Компьютер (ноутбук) — дерьмо страшное. Ничего не сохраняет, глаза напрягает, работать нельзя. Занимаюсь продажей квартиры. Не устраивает:
— сосед, алкаш Саша — со всеми вытекающими;
— общий коридор, деревянные перекрытия;
— статус — квартира гостиничного типа.
Но пока замены квартире не нашел, хотя ищу уже три недели.
Котята уехали. Мы опять прожили целую жизнь — с любовью и скандалами. Они у меня самые лучшие и самые любимые. Настюшка стала совсем взрослой, очень ревнует меня к другим женщинам, говорит: «Ты должен любить только маму!»
На даче все позабросил.
Но, слава Богу, провел в дом горячую воду, вырастил первые помидоры. Чудо! Сам вырастил в теплице помидоры!
Работаю в одной арабской фирме директором по связям с общественностью, зарабатываю неплохо. Оклад — 500 долларов США.

Три года я прожил на Третьей Тверской-Ямской улице. В крошечной квартирке. В доме с коридорной системой. Представьте себе — огромный длинный коридор, а по бокам — каморки. Общая площадь каждой — примерно девятнадцать метров. Тесновато... Но зато там, на Тверской-Ямской, был у меня поистине золотой сосед. Сколько я про него всяких историй написал, глядишь, скоро и книжка получится.

...Встретил его как-то вечером. Сосед сидел на скамеечке возле дома, задумчивый и благостный.
— Все, Женька, — сказал он мне, — уезжаю на дачу, дам тебе пожить нормально.
И в самом деле через несколько дней куда-то отвалил.

А еще через несколько дней из его квартиры стал доноситься зловещий запах, откровенно напоминающий трупный яд.
Я перепугался. Жив ли Саня? А, может, умер? И не по моей ли — хотя бы отчасти! — вине? Ведь сколько раз я бил ему морду за его пьяные кутежи вместе другими алкашами.

Кто-то из соседей вызвал милицию.
Менты приехали ночью. Вскрыли дверь, но ничего не нашли. Встревоженная и бдительная соседка Клавка кричала:
— Ищите лучше, ищите лучше! У него там чемоданы стояли. Может быть, его убили, распилили и положили в чемодан?
Менты ничего не нашли. Уехали.
А запах не убывал.

Другая соседка, красивая Ирка, давала мне ценные указания:
— Женя, главное — не дыши! Трупный яд — это очень опасно. Глотнул такого воздуха и — на тот свет. Не дыши! Послушай меня!
Я пробовал «не дышать» — у меня, к сожалению, ничего не получалось. Озлобленный на свою нерадивость и запах трупного яда, я не знал что делать. Настроение в душе воцарилось паршивое.

Наконец, я не выдержал и уже сам вызвал милицию. Менты приехали рано утром. Я их встретил, показал рукой на квартиру, откуда доносился опасный, всепроникающий запах. Один мент сразу определил:
— Труп. Узнаю это «благовоние». Только вчера в морге был.
— Да-да, — подтвердил другой защитник правопорядка, — мокрое дело. Понятно.
При этом второй мент как-то странно посмотрел на меня. И неожиданно спросил:
— А Вы кто собственно будете?
— Сосед. Это я Вас вызвал. Дышать, понимаете ли, нечем. — нервно пробормотал я.
— А документы у Вас есть?
Я принес удостоверение.
Они все переписали и сказали неприятные слова:
— Ладно, пока свободны. Только из Москвы не уезжайте, можете еще понадобиться. В случае чего мы Вас вызовем. На допрос.
Я чуть не заплакал от страха.
— Повесят еще на меня мокрое дело. — размышлял я. — Ведь все у нас на этаже видели, как я поколачивал и Санька, и всех его дружков-приятелей как только они начинали "квасить".

Приперся я на работу. Я тогда трудился в одной рекламной фирме. Рассказал все нашей секретарше, длинноногой, глазастой Полине. Она, как могла, меня утешила. Со свойственной молодости "дипломатичностью".
— Все будет нормально. Я это чувствую. Ничего не бойся. А в крайнем случае я буду тебе сухари в тюрьму носить.
Я понял, как тяжело жить без пистолета.

Вернулся с работы домой от страха ни жив, ни мертв. С удивлением обнаружил, что возле подъезда нет черного «воронка». Был уже уверен, что меня должны забрать. Все-таки на всякий случай опять позвонил в милицию:
— Ну как дела? Нашли труп?
— Нет, — ответил знакомый ментовской голос, — никакого трупа там нет. А вот бельишко Ваш сосед замочил. Носочки свои решил постирать. Хорошие такие носочки. Не волнуйтесь, мы там уже все убрали.

В 1997 году я написал немного пафосную статейку для газеты «Крестьянская Россия», в которой тогда работал. Ее не опубликовали. Печатаю сейчас.

Это трудно — говорить правду самому себе. Это очень трудно — не восхищаться собой. Это чересчур тяжело не винить в своих проблемах других, а признать: я слаб, я виноват, я не умею...
...Советский чудовищный паразитический менталитет возник не на пустом месте. Еще раньше верил наш народ во всемогущество доброго царя-заступника, царя-батюшки, еще раньше возникли сладкие сказки, которые трактовали, что «работа не — волк в лес не убежит», «работа дурака любит» и т.д.
И вот мы имеем то, что имеем. А имеем мы бедное население и 5-10 процентов сытых, богатых людей. Плохо ли это? Это ужасно. А кто виноват в этом? Президент Ельцин? Жидо-масоны? Октябрьская революция? Не угадали. Виноваты, ребята, мы с вами. Как в песне советской пелось — «я, ты, он, она...» Мы позабыли, что Богу Богово, а кесарю кесарево. Мы не научились (сиречь, не захотели) работать как на Западе, а красиво жить как на Западе (хотя что это значит — я скажу попозже) возжелали.

С содроганием каждый раз читаю письма в нашей газете «Крестьянская Россия», удивляюсь тому, к а к люди — порою дожив до седин — так ничего-то, по-моему, и не уразумели.
В № 3 за этот год крестьянин Федор Васильевич Кошкин сетует: «Вот сделали бы (слышите, знакомые нотки. — Е.С.) наши правители так, чтобы богатела вся нация, а не отдельные элементы, чтобы крестьянам России жилось так же хорошо, как западным фермерам, которые на «мерседесах» разъезжают и одеты с иголочки, а скотина у них выглядит здоровее, чем русские крестьяне...»
Дорогой мой Федор Васильевич, никакие правители сделать этого не в состоянии. Это опять-таки сделать можете только вы сами. Своим денно-нощным, творческим, созидательным трудом.
А что касается Запада, то и там не текут кисельные реки, и молочных берегов нет, и богатство само собой с неба не валится.
Так у меня жизнь кочевая сложилась, что был я в Америке пять раз. И жил там подолгу. В разных штатах. В том числе, и в сельскохозяйственных... Видел, как работают тамошние фермеры. Т а к вкалывать — с утра до ночи! — в прямом смысле, думаю, вряд ли вы сможете. А если сможете, то и будете таким же преуспевающим человеком как мои американские знакомые — фермеры. Контроль там со стороны государства за сельскозяйственной продукцией строжайший, конкуренция огромная, санитарные нормы — драконовские, налоги — чудовищные и т.д. Словом, чтобы нормально зарабатывать — в самом деле нужно «пахать» и «пахать».
Когда я рассказал одному фермеру из Кентукки, что я, небогатый русский журналист, был в Нью-Йорке три раза, он посмотрел на меня удивленно и даже несколько настороженно. Потому что он там не был ни разу — н е к о г д а. А машина у него действительно «Мерседес», и детей он отдаст учится в престижный Университет. Но он это заслужил. Потом и кровью. И уверяю вас, никакой президент Клинтон, «никакие правители» ему не помогли.
Впрочем, зачем ходить далеко за примерами? Перечитайте, Федор Васильевич, честнейшего русского классика Ивана Алексеевича Бунина, скажем, повесть «Деревня»! Вспомните, как каторжно работал русский дореволюционный кулак...
Пришло время осознать, что мы имеем то, что заслуживаем, ни больше и ни меньше, и что никто нам — кроме нас самих не поможет — «ни Бог, ни царь и ни герой». Ну, разве, только Бог.
У меня сосед по даче — неутомимый труженник-творец (творянин, как бы сказал Велимир Хлебников) Коля Г., мужик за пятьдесят, перенесший тяжелейшие операции. Вкалывает он от зари до зари. Потому что л ю б и т землю, крестьянствовать любит, и к труду с детства приучен. И не мудрено, конечно, что участок у него обработан идеально. Все вылизано и вычищено. Ни одного сорнячка нет, грядочки ухожены. При этом — газон, бассейн, круглогодичная теплица. И урожай — с шести (!) соток — на всю зиму. «Мы ничего из овощей и не покупаем, все у нас — свое! « — говорят мне Коля и его красивая жена Рина.
А у меня, соседа его, и летняя кухня покосилась, и теплицы почти рухнули, и каждый год неурожай, и тля в прошлом году сожрала всю капусту, и пол в доме на втором этаже вот уже третий год не настелен.
Так что же я должен за это винить «наших правителей», президента Ельцина? За то, что руки у меня не из того места растут? Не буду я никого винить. Я лучше статьи и книжки свои буду активнее писать (что я, кстати, на даче и делаю), да побольше зарабатывать с в о и м умением, да профессионалов на дачные работы нанимать — чтобы они мне пол нормально настелили...
Потому что — повторяю — Богу Богову, а кесарю кесареву. Господь никого не обидел, никого не обделил. Всех хоть чем-то, а одарил.

...Постоянно слышу по радио (телевизора у меня нет, выбросил его, чтобы лжи поменьше в доме звучало!), что там-то и там-то на Руси люди по несколько месяцев не получают зарплату — а кое-где и г о д а м и. Я думаю: как же нужно себя не уважать, презирать себя, чтобы работать там, где тебе не платят?
Замечательный офтальмолог — и философ! — Святослав Федоров вообще считает, что зарплата — страшный наркотик, превращающий человека в животное. Я с ним согласен.
Зарплата — та же самая «гулаговская» пайка, позволяющая только не протянуть ноги от голода. Деньги нужно не получать (как нас, я думаю, с о з н а т е л ь н о приучили), а з а р а б а т ы в а т ь. Головой, руками...
И опять-таки возвращаемся к тому, что Богу Богово, а кесарю кесарево. Не зря, ой, не зря, существовали в Царской России сословия. Крестьяне занимались одним делом, мещане — другим, купцы — третьим. Каждый — своим. Чем Господь сподобил.
Разговаривал я недавно на кухне с милым Михаилом Таничем, известным поэтом-песенником. Спросил его: «Михаил Исаевич, Вы еврей по национальности. Казалось бы коммерческая жилка в вас должна быть. Никогда в голову не приходила идея открыть свой магазин?»
Он только отмахнулся: «Да он у меня бы на следующий день закрылся, прогорел... Нет, у меня к этому способностей... А к песенному творчеству есть. Вот и несу этот крест».
Несу крест. Несем ли мы? Каждый — свой. Нет, не несем, сбросить его хотим побыстрее, да заняться тем, что поприбыльнее. Вот уже знакомый хороший поэт (полагаю, теперь в прошлом) редактирует скабрезный журнал, а ему помогает талантливый литературный критик (к сожалению, не написавший за год ни одной литературоведческой статьи), вот уже джазовая певица поет пошлую «попсу», а бывший рок-кумир дает кулинарные советы, вот уже способный музыкант показывает по «ящику» эротическое шоу.
Происходит печальная вещь — Бог дает избранникам своим талант, а люди его употребляют на потребу, служа фактически золотому тельцу.
Значит, что получается? Продаем себя? Продаем Его в себе?
И не плачем, и не каемся, и хотим всего сразу, да побольше. Жена укоризненно вздыхает: «А у Васьки уже пятикомнатная квартира, а у Петьки с Наташкой — кухня двадцать метров, а у Сереги — коттедж в Жаворонках...»
— А не хочешь ли, милая моя, — отвечаю, — чтобы и у меня лицо, как у Васьки (бывшего, кстати, хорошего прозаика) стало. Такое «интересное» личико — холодное, жесткое, беспощадное. А ведь лицо, как нас в школе правильно учили — отражение души. Не хочешь? Тогда умерь желания.
Не хочу я взамен мнимых богатств продавать свою душу. Не хочу. Правильно сказано: «Ты можешь получить все богатства мира, но если потеряешь душу — зачем они тебе?»
Мы оказались во власти вымышленных стереотипов, мнимых ценностей. Мы п о з в о л и л и себя обмануть. Значит, опять-таки сами и виноваты.
В прошлом году я провел три месяца в Париже. Одно из самых больших потрясений следующее — практически у каждого дворника, у каждого школьника есть сотовый телефон. Стоят они там примерно 150 рублей на наши деньги. При этом ты в течение года можешь два часа в месяц говорить бесплатно, то есть, ты не платишь за каждый звонок как здесь... У нас же сотовый телефон — признак богатства и успеха. Очередной фантом.
Или — пресловутый квартирный вопрос. То, что французы (вообще западные люди) живут в роскошных апартаментах — тоже миф. Квартирка общей площадью в 15 (пятнадцать!) метров считается в Париже приличной студией. И сдается долларов за триста-триста пятьдесят — если на окраине.
Я первую неделю жил в гостях у своего доброго знакомого Тьерри Купеза, крупного чиновника из аппарата премьер-министра Франции. Тьерри живет в трехкомнатной, шикарной, по его представлениям, квартире на окраине города. Квартира не его. Снимает. Платит примерно тысячу долларов за триместр. Купить квартиру пока не может. Денег не хватает.
Почему рассказал про своего товарища? Потому что вспомнил про случай, описанный, по-моему, в «МК». Молодой папаша, не сумев прокормить жену и двоих детей, выбросился из окна своей трехкомнатной квартиры. Жалко человека? Жалко. Но опять-таки давайте проанализируем ситуацию — ему государство п о д а р и л о (на Западе такое случается в исключительно редких случаях) т р е х к о м н а т н у ю квартиру (это примерно 50-60 тысяч долларов). Ну, нет у тебя денег — обменяй свою «трешку» на «двушку», да получи доплату.
Мы оказались беспомощны. Беспомощны выходить из сложных ситуаций. Мы виним всех, кроме себя. Мы убеждены, что мы самые добрые, самые человечные. Что у нас много друзей. Что у нас развита взаимовыручка.
Но так ли это?
В дружбу по-русски я, вообще, верить отказываюсь. Что это такое? Это когда мужики иногда собираются, чтобы посидеть за столом, выпить, покостерить баб (с которыми живут!), а потом разойтись и не вспоминать друг друга до очередной посиделки, либо какого-то д е л а (как сейчас говорят, проекта) — разве это дружба?
Во Франции и в Америке редко я общался со своими товарищами. Но знал (и знаю) твердо — если мне будет нужна помощь — хоть в чем — меня поддержат. И я поддержу. И словом, и делом...
А здесь, дома?
Писать обо всем этом — мне, многажды грешному! — очень грустно. Но писать, я тщу себя надеждой, надо. Дабы помочь всем нам избавиться от комплекса чрезмерного величия нации, от комплекса жертвы. Дабы понять: мы — жертвы только самих себя. Своей лености и хитрости, своей жестокости и вороватости... Ну и т.д.
Какие же выводы? Выводы простые. Мы станем жить лучше только тогда, когда посмотрим честно на самих себя, по достоинству оценим свои способности и правдиво скажем себе:
«Мы имеем то, что заслужили...»
И верить в манну небесную — на грешной земле! — перестанем.

Что первичнее — материя или сознание? Философы бились над этим вопросом сотни лет, да так и не пришли к единому мнению. По сю пору — это основной вопрос философии.
Кто определяет успех художника (в широком смысле)? Только ли качество работы художника или имеет также значение тот, кто эти работы продает, публикует, проталкивает и т.д.? Может ли один обойтись без другого?
Вопросы, вопросы...
Ясно одно: ни одного известного мастера не возникло в истории без помощи крупного менеджера, грубо говоря — продавца. «Битлз» никогда бы не стал столь популярен, если бы четверкой ливерпульских парней во время не занялся бы прожженный делец Брайан Эпстайн, Виктор Цой так бы и оставался непризнанным гением, если бы не могучая рука Юрия Айзеншписа, прошедшего суровые университеты жизни. Я уже не говорю о «героях» сегодняшней эстрады. Практически за каждым из исполнителей виднеется чья-то могущественная тень. Анжелика Варум? Папа — известный композитор. Лена Зосимова? Папа — магнат шоу-бизнеса. Наташа Королева? Муж — Игорь Николаев.
Кто-нибудь скажет: «Это касается только шоу-бизнеса!». Не только. Даже представители серебряного века русской поэзии во многом были повязаны круговой порукой и не обходились без поддержки менеджеров, а также друг друга.
Много лет назад в нью-йоркской публичной библиотеке я прочитал удивительную книгу Нины Берберовой «Люди и ложи», где автор перечислила фамилии известнейших русских масонов, в том числе и деятелей культуры. В этих списках я обнаружил имена и Георгия Иванова, и Георгия Адамовича, и Марка Шагала, и многих-многих других талантов. Масоны, как известно, должны оказывать поддержку друг другу, что, надо заметить, те же Иванов и Адамович охотно друг другу и делали.
Значит ли это, что они были неталантливыми людьми? Да Боже упаси. Георгий Иванов — на мой взгляд, один из лучших поэтов века. Но без поддержки своих собратьев по ложе он бы вряд ли стал услышан... Вряд ли бы вошел в историю.

Очень часто художник и менеджер предстают в одном лице. Скажем, блестящие организаторские способности проявлял сложный для восприятия, загадочный романтик Андрей Тарковский. Он обращался с Госкино так, как, пожалуй, не обращался никто. Запускался с картиной, потом разочаровывался в снятом материале и... выбивал новые астрономические суммы. Сложному художнику в «кондовом» и «суровом» Госкино шли навстречу.

А как раньше, скажем, в эпоху Возрождения, обстояло дело с подобными вопросами? И раньше художник зависел от денежного мешка. Больше того — в те времена подлинный мастер вообще просто так не работал. ВСЕ холсты Тициана, Леонардо и многих других исполинов написаны по з а к а з у. То есть, принцип доминировал такой: платят — работаем, не платят — отдыхаем.

Разговаривал недавно с крупнейшим российским галеристом Маратом Гельманом. Задал ему наивный вопрос: «Участвуете ли Вы в раскрутке своих подопечных?»
Он даже удивился наивности моего вопроса. Разумеется, он занимается. Талантов много — известных талантов мало. А за неизвестный талант денег много не возьмешь. Приходится менеджеру (в данном случае галеристу) раскошеливаться. Марат и раскошеливается. Чтобы потом вернуть свое сторицей.

Бывают ли в искусстве мыльные пузыри, надутые исключительно менеджерским талантом? Конечно, бывают. Но они очень быстро лопаются. И, несомненно, лучше всего — когда подлинное дарование находит поддержку в лице способного — и богатого! — менеджера. Только тогда художник становится известным, а, следовательно, высокооплачиваемым.

Знаете, как можно заработать очень много денег? Нужно полностью от них отказаться. Странно? Возможно. Однако это факт. Дьяволу интереснее искушать, развращать стойкие, прекрасные души. Души самых лучших людей. Зачем? Чтобы их погубить. Известно ведь — кто враг человечества...
Как только мы, человеки, отказываемся служить золотому тельцу — он сулит нам (и дает!) несметные богатства. Но душу взамен требует обязательно.
Не берусь никого осуждать — сам — каюсь, каюсь! — многажды грешен. Хочу пожалеть людей. В самом деле — только пожалеть. Мы, наверное, думаем, что достигаем невероятных успехов в жизни, если нам платят за наши тексты, песни, музыку большие деньжищи. Не ошибаемся ли? Берусь доказать — много платят только за талант, обращенный в сторону коммерции. Только это уже не талант, а игрушка в дьявольских руках.
Как же быть?
Думать — что дороже? Шмотки, хорошая жрачка, выдуманный престиж... Или все-таки душа, которая и м е е т ш а н с быть вечной?

НАТО начало бомбить Югославию. Есть жертвы. Третья мировая война объявлена. Другие темы отодвинуты на задний план. Российские газетчики и телевизионщики захлебываются в ненависти к Америке и другим членам агрессивного блока.
Давайте разберемся.
Во-первых, война никогда не прекращалась. Война идет всегда. И мы в ней, увы, не победители. 8 мая 1945 года Германия (шире Запад) подписав капитуляцию, получила возможность мирной передышки.
Прошли годы. Мы потеряли все свои свои завоеванные позиции. Распался Варшавский договор. Польша, Венгрия, Чехия, наши бывшие послушные сателлиты, — поспешно стали членами НАТО. СССР развалился. Расползается на части и Россия.
Сильный диктует свою волю слабому. Немцы не участвовали в военных действиях в Европе пятьдесят с лишним лет. И вот участвуют опять. Воины должны воевать. Мало кто знает, что 40% первопроходцев Америки — выходцы из Германии. Когда много лет назад лидерами Америки решался вопрос — какой государственный язык будет в стране — английский язык победил, набрав всего на о д и н голос больше, чем... немецкий.
Германия не сдает своих позиций. Немецкое воинственное начало, разумеется, передалось и Соединенным Штатам.
Ну а мы-то что, русские? Мы в тотальном проигрыше? Нет. Мы — по-прежнему представители сверхдержавы. И эта война, не удивляйтесь, спровоцирована и нами. Конкретнее — нами и США.
Весь мир живет по принципу пирамиды, то есть в долг. Сергей Мавроди ничего не изобрел. Но он, точно мавр, сделав свое дело (точнее то дело, которое ему, не сомневаюсь, поручило государство), удалился.
Война — крах пирамиды. На нее списать можно все. Война — это разрыв отношений. А, следовательно, отказ от долговых обязательств. Именно поэтому война нужна России, именно поэтому премьер Примаков (кстати, говоря, примак — это человек, который живет не у себя дома, а у жены) развернул свой самолет на пути в Вашингтон. Я уверен, что никакого державного патриотизма у Евгения Максимовича, равно как и у Бориса Николаевича, нет. В народе есть выражение — надувать щеки. Это и о наших руководителях.
Ну а зачем же американцам эта война? Ведь они рискует не получить назад данные нам в долг денежки. Ларчик открывается просто. Дело в том, что они их уже давным-давно получили. Процент прибыли, который американские компании (а, следовательно, и государство) заработали в России — астрономичен. Все затраты окупились сторицей. Америка не может получить то, чего нет в природе. Денег у нас сейчас нет. Экономика парализована. Да и задолженность-то наша весьма специфическая. На реальные долги за годы «дружбы» с Западом набежали весьма нереальные проценты. Штатам сейчас интереснее (потому что это реально!) получить еще одну базу для своего военно-промышленного комплекса. А чем плоха земля в Косове? Очень хорошая земля.
Ясно одно: ни о каких правах косовских албанцев Америка не думает. Думает она только о своих геополитических интересах. А России, увы, наплевать на родственный сербский народ. Россия просто не хочет платить долги. А пострадают, как всегда, малые народы. То есть — слабые. К величайшему сожалению, прав тот, у кого больше прав.
P.S. Господи, храни Югославию!

Время и опыт — лучшие советчики. Теперь эта истина проверена и мной.
Пять лет назад я — изнеженное городское создание! — купил себе скромную, щитовую, красивенькую дачку, наивно полагая, что я буду там только отдыхать.
Все на дачке было ухожено — садик, огородик. Но уже вскорости внешний вид изменился — поперли сорняки, пристройки стали рушиться. Три года у меня ушло на то, чтобы понять, чем я призван заниматься на участке, как одолеть осот и одуванчики. Поначалу я приезжал и два выходных дня ожесточенно вырывал руками сорняки, пытаясь навести хоть какой-то порядок на своей территории. Урожаи были смешные, вложенные затраты (проезд, пленка для теплиц, инвентарь...) практически не окупались. Сейчас-то, слава Богу, я начал понимать что к чему, сейчас у меня весь участок засеян газонной травой, которую я аккуратно, раз в две недели постригаю газонокосилкой. С удовольствием, без напряжения. Времени появилось больше. Теперь можно и садиком заняться — смазать варом кору, опрыскать деревья и кустарники от вредителей и парши, можно даже стихи на досуге посочинять. Вот для этого мой ветхий, скромный домик — идеальный вариант. Жильем его назвать трудно. В лучшем случае — фазендой.

А вот дом моего отца вызывает у меня чувство гордости за родителя. Папа строил его пятнадцать лет. Большинство работ сделал сам. Всю душу, силы, все свои сбережения отец вложил в дом, полил его потом и — в прямом смысле! — кровью. И коттедж выдался на славу. Кирпичный, мощный. Этажи перекрыты железобетонными плитами. Рамы двойные. Полы дубовые. Дом излучает энергию силы и основательности подхода к жизни. Сделано добротно.

К сожалению, не всегда родительские таланты передаются детям. Что ж, будем надеяться на следующие поколения...

Приехал на дачу. Соседи — пожилые, мудрые люди! — сразу стали жаловаться на жизнь. И стекла за зиму на теплицах потрескались, и заморозок весь урожай уничтожит. И т.д.
Хотя на самом-то деле ситуация у всех не такая плачевная. Просто умные (и забавные!) старики знают: чужие неприятности всегда согреют душу другого человека. А чужой успех для ближнего невыносим.

Ходил на пруд. Ребятишки наловили ротанов. Показали мне. Я их похвалил, завел с ними беседу. Одна милая девчушка стала рассказывать:
— Рыбы-то здесь в пруду много. Есть даже щука. Одна. Она раньше жила со своим мужем, а потом его поймали. И щука осталась одна. Мы ее поймать не хотим. Мы только ротанов ловим.

Соседка кормит своего кота Шипа:
— Шипушка, котик, ешь, сладенький, ешь, золотой.
Вдруг подходит чужая кошка, точь-в-точь похожая на Шипа. Соседка кричит:
— Иди отсюда, брысь, пошла вон.
И опять кормит Шипа:
— Ешь, мой сладенький, ешь золотой...

Ни в коем случае нельзя совершать никаких сделок с соседями. Ничего нельзя с ними менять. Даже если выгадаешь — соседи обидятся. Это плохо. А если прогадаешь — надуешься сам. Тоже плохо.

Был на даче. Ко мне подошла рыжая, пушистая кошка. Стала мурлыкать, тереться об ноги. Я ее впустил в дом. Отдал ей свою котлетку. Кошка понюхала — есть не стала. Легла на спину и сказала на своем нехитром кошачьем языке:
— Погладь!
Все живые существа хотят ласки. Иногда — даже больше еды.

Главное — чтобы каждый мог повторить другому человеку то, что говорил о нем с третьим.
Тогда в ноосфере окажется меньше бранных, грязных слов. А, следовательно, люди будут более одухотворенно вписаны в окружающий мир.
Пока же мы за глаза друг друга костерим, а в глаза — льстим. В итоге — в отношениях между людьми нет ни христианского всепрощения, ни правды. И нет, увы, всеобщей гармонии.

Человечество неоднородно. Есть виды и подвиды людей. И у каждого вида и подвида — свое предназначение, свои функции. Словом, все, как в животном мире. Японский хин не может охранять отары овец от волков, а кавказская сторожевая навряд ли годится для игры с детьми. А ведь и хин, и кавказская сторожевая — собаки. Название одно, а суть и предназначения совершенно разные.
Проблема России в том, что разрушены сословия. Генетические крестьяне пытаются проявить себя на государственной службе, мещане — в ратном деле, интеллигенты лезут в купцы. И т.д. Отсюда — трагедии, неудовлетворенность от жизни. Счастье — знать свое место. Соответствовать ему. Не идти против Судьбы.

Струсив, сподличав, японский самурай не имел права на жизнь. И он делал себе харакири. Ужасно? Может быть. Но по сути — верно. Человек, в генах которого страх и малодушие, породит такого же человека. Эволюции не будет.
Демографическая катастрофа в России заставляет задуматься о многом.

Мой старинный приятель, менеджер по PR Володя Х., рассказывал мне как-то:
— Вчера звонил шеф. Сказал, что предстоит много работы. Кого-то надо будет поднимать в СМИ, кого-то опускать. Компромата на врагов накопилось много.
От предвкушения острой работы и надвигающейся лавины денежных знаков Володька потирал руки. Потом на некоторое время расслабился, стал жаловаться на жизнь:
— Ты знаешь, только построил замечательный загородный дом — с сауной, с бильярдной! — сгорел. Видимо, подожгли.
Да, не подожгли, Володя, нет. Ты сам его поджег. Потому что нельзя на лжи, на костях других построить собственное благополучие. Ты сделал зло — оно вернулось. Бумеранг стремителен и беспощаден.
Эти слова я говорю прежде всего себе самому.

Штаты, вообразив, что на них нет управы, разбомбили Югославию. Но прав поэт: «Есть Божий суд, наперстники разврата». Любое действие рождает противодействие. Противодействием Америке стало Провидение. Страшные торнадо нанесли колоссальный урон заокеанским землям. Уничтожены многие городки Оклахомы, погибли десятки людей, есть жертвы в Техасе, отобранном в свое время у Мексики штате. ТорНАДО — это контрНАТО. Это предупреждение. Поймут ли его американцы?

Мистика. Все вокруг — мистика. Понять ничего не возможно. Решить в своей жизни ни фига нельзя. Все уже решено. И предрешено.

Сколько раз мы разбегались с моей женой в разные стороны. А до сих пор вместе. А зачем, спрашивается, я уезжал из сытой и благополучной Москвы в неизвестный Тамбов? Почему, удрав из него, вновь вернулся? Почему именно там, на Тамбовщине, родилась наша прекрасная Настюшка?

Накопив денег, почти год я выбирал квартиру, перебрал сотни вариантов. Остановился на Замоскворечье. Дал добро риэлтерской фирме на «трешку», расположенную на Садовнической набережной. Потом что-то засомневался. Поехали еще раз смотреть квартиру с отцом. Отец сказал: «Экология здесь ужасная, рядом трубы «Мосэнерго». Лучше не покупай!»
Прошло два года. Меня выгнали с работы в газете. Сережка Теодорович — добрая душа! — пристроил меня работать в Пресс-Центр. В Пресс-Центр «Мосэнерго». Теперь сижу конкретно в том здании, откуда зловещие трубы, так смутившие в свое время моего отца, торчат, точно напоминание о прошлом.
Мимо дома на Садовнической прохожу каждый день.
Не мистика?
Ничего не понимаю.

Вячеслав Кронидович — мой товарищ. Мы работали вместе в одной фирме. Он — фотографом, я — редактором информационного бюллетеня.
Многие фразы, притчи, присказки товарища меня удивляли своей точностью, наблюдательностью, прозорливостью. Даже мудростью.

Муж мужем — а заместитель нужен.

Иных уж нет, а те... долечиваются.

Лучше за рубль лежать, чем за два бежать.

Я работал, я устал. Час обеденный настал.

Война войной, а обед по расписанию.

Дедушка Вячеслава Кронидовича прожил почти девяносто лет. Прошел через войны, длительные странствия, большие удачи и горькие разочарования.
Перед самой смертью недоуменно выдохнул:
— И э т о в с е?
Все-таки к а к коротка земная жизнь!

Когда я учился в ВКШ, познакомился с Олегом Запертовым, сотрудником Оборонно-массового отдела ЦК ВЛКСМ. Олег — в прошлом афганец — создал Ассоциацию военно-патриотических объединений. Однажды он решил издавать корпоративную газету. Пригласил меня к себе в кабинет. Мы переговорили. Потом меня представили Василию Георгиевичу Криворотенко, заместителю начальника Оборонно-массового отдела. Василий Георгиевич и Олег торжественно возложили на меня почетные обязанности главного редактора. Началась работа над первым номером. Все материалы собирал я. Василий Георгиевич газетой не занимался. Олег, хотя иногда и давал какие-то советы, по наивности доверился мне полностью.
— Не беспокойся, старик, — заверил я приятеля. — Выпущу тебе газету на высшем уровне.
В назначенный срок я принес свою продукцию. На первой полосе я опубликовал устав Ассоциации, а всю вторую посвятил творчеству одного автора... Ну, Вы понимаете, какого. Да, скоропалительно дорвавшись до власти, я всю полосу заполнил своими стихами, рассказиками, стихотворными переводами.
Олег схватился за голову. Вася Криворотенко — за сердце. И потом даже — во избежание гнева еще более высокого начальства! — отсиделся дома на больничном.
Газету пустили под нож. А потом и вовсе закрыли. Начальник отдела ЦК очень на меня рассердился.

Прошло более десяти лет.

В возрасте тридцати четырех лет меня поперли с работы в газете «Крестьянская Россия» — я попал под сокращение штатов. Мой приятель, директор издательства Леша Кононов, который издавал нашу газету, меня не защитил. Даже не попытался. Зато настоящий друг, поистине добрый человек Сережка Теодорович пристроил в Пресс-Центр АО «Мосэнерго». Через несколько месяцев мой начальник Михаил Дорохов возложил на меня обязанности главного редактора нашей многотиражки «Вестник МОСЭНЕРГО».
Газета выходила тиражом сто экземпляров, но чтобы ее выпустить, необходимо было получить визы около десяти человек — автора заметок, литературного редактора, заместителя начальника Пресс-Центра, начальника Пресс-Центра, заместителя генерального директора по кадрам...
Совершенно не отличая вольты от амперов, киловольты от киловаттов, я, как всегда, с уверенностью, с боевым задором (все-таки я окончил факультет комсомольской работы ВКШ) взялся за порученное дело.
Уже в первом «моем» номере я опубликовал кроссворд, байки про Яака Йолу и Владимира Матецкого, стихи Бориса Пастернака, смешные истории про Вицина, Никулина и Моргунова от Владимира Цукермана (правда, последнего из трусости я назвал В. Владимировым).
Когда «Вестник» стал читать заместитель директора по кадрам Вавилов, он вдруг побагровел. Брови его вскинулись, нервный тик усилился. Я замер от ужаса, подозревая, что сделал явно что-то не то. Вавилов сказал:
— Мне кажется, Як — пишется через а — Яак. Уточните! А так мне понравилось. Нужно сделать наш «Вестник» более человечным, писать больше о людях, меньше о железках. Правильное начинание!
Я вздохнул. И почти два года редактировал эту газету.

Заместитель начальника ГРЭС-3 Юрий Александрович Х.
рассказывал:
— В 1962 году запускалась в работу Саратовская ГЭС. ЦК требовал пустить досрочно, к очередному съезду партии. Энергетики не успевали. Когда приехал Никита Сергеевич Хрущев принимать новую станцию, сделали муляж. Хрущев перерезал ленточку — турбина загудела (записанная на магнитофоны), заработали приборы, счетчики (муляжи). Хрущев остался доволен.
А по-настоящему станцию пустили значительно позже.

Помню, поднимались на лифте вместе с Леной Довлатовой. Ехали к ней в гости. С нами оказалась какая-то американо-еврейская семья. Маленький непосредственный мальчик спросил, глядя на нас:
— Are you brother and sister? (Вы брат и сестра?)
Мы улыбнулись, ответили, что нет. Хотя чисто внешне мы действительно похожи.
Вспомнил об этом забавном нью-йоркском эпизоде не случайно. Когда я выпустил книжку своих рассказов, многие мои приятели сказали, что я нахожусь под влиянием творчества С. Довлатова. Это правда. Но это неполная правда. Дело в том, что на самом деле не меньшее влияние на меня оказали В. Вересаев и Б. Ямпольский, Н. Тэффи и Ф. Искандер и многие другие прекрасные писатели, которым я, конечно, не чета. Но права считать их своими учителями у меня не отберет никто.

Грязный, опустившийся алкаш и рафинированный, эстетичный поэт по сути очень похожи.
Оба создают ирреальные миры. И в них живут. Окружающая действительность их не устраивает.

Моя жена констатировала:
— Наша дочка не гениальна.
Я обрадовался. Значит, у нее есть шанс быть гармонически развитым человеком.
А вот у гениев таких шансов нет. Гении, как правило, в чем-то ущербны. Больше того, ущербность и есть основа их достижений. За счет плохого функционирования одних органов активизируются другие. Примеров несть числа. Были слепы Сократ и Ванга, глуховат Бетховен, хром Байрон, низкорослы Пушкин и Лермонтов. Я уже не говорю о нетрадиционной сексуальной ориентации огромного количества выдающихся людей.
Кроме того, гении, как правило, несчастливы.
А я желаю своей прекрасной Настюшке большого счастья — простого, общечеловеческого!

Моя подруга Д. жалуется мне по телефону:
— Моего мужа обманули. Представляешь, какой наш приятель Вася, сотрудник страховой фирмы, оказался подлый. Он порекомендовал Сергею (это ее муж. — Е.С.) врача, сказал, что лечение будет стоить копейки. Сергей стал посещать доктора. Спрашивает у Васи: «Во сколько мне обойдется лечение?» Вася отвечает: «Сущие гроши». Сергей долечился по полной программе. Говорит: «Василий, сколько все же это стоит?» Вася отвечает: «Семьсот долларов». Сергей обиделся, сказал, что его обманули. И отдал ему двести долларов.
Д. продолжает возмущаться.
Я не мог ей не возразить.
— В этой ситуации, — сказал я, — По-моему, виноваты обе стороны. Сергей должен был с р а з у выяснить, сколько стоит данная услуга. И только после этого начинать лечиться. И обижаться ему надо прежде всего на себя самого. По сути, Сергей также обманул Васю, как и Вася — Сергея. Ведь Вася имеет право считать, что семьсот долларов — сущие гроши. Все, как известно, относительно. А Сергей посчитал, что гроши — это двести долларов....
Неумение договариваться, хитрость подвели здесь обоих. И обижаться не на кого. Оба хороши.
В этой ситуации меня больше всего поражает, как мы, люди, обожаем все сваливать на других.

До тридцати пяти быть холостяком замечательно. Все девушки у твоих ног. Все ведут за тебя борьбу. Сегодня у тебя одна подруга, завтра — другая.
А к тридцати пяти годам спрос на тебя падает. Залежавшийся товар мало кому нужен. В тридцать пять быть холостяком — дурной тон. Да и просто не престижно.

Зверь невероятно изощрен. И внедряет в сознание людей совершенно ложные ценности. Поговорим о модельном бизнесе. Как выглядит современная героиня подиума? Длинная, худая, рахитичная. Ни бедер, ни груди. Палка. Но между тем все СМИ трубят, что это современный идеал женщины. Женского тела. Разберемся. Если нет нормальных бедер — женщина не родит. Если нет груди — нет молока. То есть, пропагандируется женщина, не способная выполнить свое основное предназначение — родить и выкормить ребенка. Пропагандируется смерть. Кому это нужно? Тому — кто враг человечества. Зверю.

Моего лучшего друга — башкира по национальности — зовут Урал. У моей лучшей подруги фамилия Камская. А моя мать родилась на Урале, там, где неподалеку течет река Кама. Моя мать и Диана родились в один день — 24 августа. В энциклопедическом словаре я вычитал, что есть такая раса — уральская. Видимо, все мы — и я, и моя матушка, и Урал, и Диана — принадлежим к этой расе. Во всяком случае, я на русского не похож совершенно.

Обаятельные люди вызывают у меня чувство настороженности. Как правило, обаятельные люди делать нечего не умеет. Они слабые. Они вынуждены быть контактными. Чтобы влезть в доверие к ближнему своему и что-то поиметь от него, а то и просто обокрасть.
Я знаю немало п р о ф е с с и о н а л ь н о обаятельных людей. Всегда улыбчивые, подтянутые. Любимые слова — «Обнимаю», «Мы же друзья», «Что я могу для тебя сделать?» Потом — бац — они уже обнимают твою возлюбленную, и делать нужно что-то для них. Волки в овечьей шкуре.
Мне уже давно приятнее люди угловатые, конфликтные, резкие. Эти — в большинстве своем! — что-то умеют, знают, что производимый ими товар востребован.
Забавное дело. Когда я только купил дачу и еще не умел вести собственное хозяйство, я был самим общительным и радушным человеком в нашем кооперативе. Я на подсознательном уровне знал, что без помощи других людей пропаду. Как только я освоил необходимые мне дачные премудрости, моя коммуникабельность быстро стала сходить на нет.

Тележурналист задает вопросы подросткам:
— Когда началась Великая Отечественная война?
Мальчик лет двенадцати:
— В тысяча восемьсот тринадцатом. А закончилась в тысяча девятьсот девяносто втором.
Девочка пятнадцати лет:
— В тысяча девятьсот тридцатом.
Моя матушка смотрела эту передачу и рассмеялась. Рассказала о сюжете мне. Я тоже расхохотался.
Мы спросили Витьку, моего племянника, десятиклассника, о том же.
Последовал ответ:
— В тысяча восемьсот двенадцатом.
Витька учится в элитной – платной! — школе. В классе — семь человек.
Впрочем, до Революции Великой Отечественной называлась именно война 1812 года.

Чем лучше писатели — тем они хуже. Хорошие писатели захватывают своими произведениями читателей, интригуют их, заставляют подражать своим героям. А герои-то, как правило, выдуманные. В итоге — читатели подражают фантомам. И хотят добиться того, чего вообще в природе не существует.
Я больше тридцати лет прожил, примеряя на себя судьбы героев литературных произведений. К тридцати пяти годам очнулся еле живой. Позади остались города, страны, прозябание в сытой, но глухой деревне, нищая жизнь на чужбине... Я хотел испытать то, о чем прочитал в книжках. Хорошие писатели меня увлекли.
Правда, в дороге я встретил свою любовь, в дороге у меня родилась дочь.
P.S. Говорят, что Майн Рид не был в прериях никогда. И все свои книги написал, не выходя из рабочего кабинета. А Эрнест Хемингуэй, по слухам, воевал не больше недели...

Я работал — в штате! — во многих СМИ. Название каждого из них говорит о моей сути. О том, что для меня важно. 1. «Семья». 2. «Мы». 3. «Совершенно секретно». 4. «Столица». 5. «Ступени». 6. «Век». 7. «Центр плюс». 8. «Вояж». 9. «Крестьянская Россия». 10. «Вестник МОСЭНЕРГО». 11. «Госстрах». 12. «Вестник ценообразования и сметного нормирования». Издаю также журналы «Футурум АРТ», «Дети Ра», «Зинзивер», «Другие». В названиях — закодированная судьба.

Ко мне в гости приехал один приятель, мелкий клерк из Совмина.
Говорит:
— Могу организовать поздравительные письма, телеграммы от имени Путина. Имей в виду.
То есть, дал понять, что на этом можно неплохо заработать.
Мы оба — пешки, песчинки в мощном чиновничьем мире. И то можем организовать письмо и.о. президента. А что же могут другие?!

Когда мне было мало лет, мне сказали, что Шолохов писал свои книги десятилетиями. Я подумал: «Вот лафа — сидишь себе дома, пишешь книги. А зарплата идет... Скажешь в издательстве, что напишешь роман через двадцать лет. Сам быстренько накатаешь его за годик, а потом девятнадцать лет отдыхаешь!»
Я тогда не знал, что никакой зарплаты писателям не полагается.

Я учился тогда в Тамбовском пединституте. Сдавал экзамен по истории КПСС доценту Л.Г. Дьячкову. Во время экзамена передал доценту привет от литератора Сергея Бирюкова, моего старшего товарища, и тоже ученика Дьячкова.
Лев Григорьевич сказал:
— Хитер ты, Степанов. Знаешь, когда привет передать. Но это еще цветочки. Был у меня студент, который однажды — совершенно не зная ответа на вопрос — попросил всех встать и спеть «Марсельезу»...

Моим первым (и самым главным!) учителем в журналистике был Валерий Васильевич Артюшин, прекрасный человек, талантливый прозаик, работающий — до сих пор! — заведующим отделом писем районной газеты «Трудовая новь» города Рассказова Тамбовской губернии.
Я учился в Пединституте и писал заметки на всевозможные темы.
Валерий Васильевич меня отчитывал:
— Женя, все хорошо. Но есть существенный недостаток. Очень к о р о т к о пишешь. Побольше воды надо. Развози, развози! Иначе материалы получаются куцые. От этого и гонорары меньше.

Я окончил Пединститут. Стал работать в школе. И продолжал писать. Постепенно советы Валерия Васильевича начал усваивать. Вскоре усвоил совсем хорошо. Наставник даже встревожился:
— Женя, все хорошо. Но не развози так сильно. Сокращай материалы. Иначе они будут долго лежать в секретариате. Гонораров вовсе не получишь.
Так я понял, что все должно быть в меру.

Когда я приехал в Москву, то начал сотрудничать с «МК». Тут моим наставником стал Саша Перов, поэт-песенник, который сочинил шлягер «Ах, карнавал, удивительный мир». Саша работал зав. отделом информации. Он тоже любил учить меня профессиональным премудростям:
— Ты должен уметь брать читателя за пуговицу! Схватил — и не отпускай! Запомни: газета — это пока то, с чем люди ходят в сортир. Этого быть не должно. Наш враг и конкурент номер один — ТВ. И ты, газетчик, должен изображать этот мир не хуже, чем телеящик. Рисуй на полосе! Когда пишешь в газету — не пиши в газету. Не правь себя заранее. Для этого есть я. Я поправлю.

Перов любил порассуждать и на более глобальные темы. Правда, получалось это у него, как мне тогда казалось, мрачновато.
— Кто идет в журналистику? Тот, кто больше нигде себя проявить не смог. Бездельники идут, которые умеют только языком болтать. Журналистика — это свалка. Но и на свалке можно сверкать.
Прошли годы, я понял, насколько во всем были правы и Валерий Васильевич, и Саша.
И вот уже почти десять лет я работаю в газетах и журналах. Другой работы у меня нет.

Тамбовская поэтесса Валентина Дорожкина рассказывала:
— Во времена антиалкогольной политики редакторы искорежили мне одно стихотворение. В нем была такая строфа:
Уже не раз мне приходилось видеть,
как накрывают стол для торжества:
расставив все — закуски, фрукта, вина,
и приготовив для гостей слова...

Опубликовали так:
Уже не раз мне приходилось видеть,
как накрывают стол для торжества:
расставив все — закуски, фрукты, с о к и,
и приготовив для гостей слова...

Впрочем, стихотворение в любом случае не самое гениальное...

Я принес в районку «Трудовая новь» детский рассказик про воробья. Там были такие слова — «воробей клевал хлебные крошки и улыбался». Подправили. Напечатали так — «Воробей клевал хлебные крошки и чирикал...»

Между юностью и старостью нет разницы. В юности сердце поболит-поболит, да и перестанет. И в старости сердце поболит-поболит, да и перестанет.

Когда мне только исполнилось шестнадцать лет, я, нахальный московский юноша, пришел в редакцию журнала «Юность» — предложить для публикации свои стихи.
Сотрудник отдела поэзии Виктор Коркия, прочитав мои опусы, одобрительно сказал:
— Мне понравилось. Для нас это перспективно. Пока публиковать, конечно, нечего. Но приходите попозже — через годик-другой...
Я ушел. И с тех по редакциям особенно не ходил. Жил вдалеке от Москвы, а часто и от России...
Мне было уже под тридцать, когда я решил вновь предложить журналу «Юность» свои стихи для публикации.
Встретил меня нестареющий Виктор Коркия.
Он внимательно прочитал мои стихи и сказал:
— Мне понравилось. Для нас это перспективно. Пока публиковать, конечно, нечего. Но приходите попозже — через годик-другой...
История, безусловно, забавная. Но самое забавное (и вместе с тем грустное!), что Виктор Коркия (кстати говоря, очень талантливый поэт) оказался прав. В том смысле, что «пока публиковать, конечно, нечего».

Если чайник закипел быстро, не исключено, что он был пустой.

Совсем необязательно зачесывать волосы вверх, имея низкий лоб.

Из всех заветов великого поэта модный стихотворец освоил только один — «поэзия должна быть глуповата».

Памятуя о Малюте Скуратове, муж часто называл супругу «своей малюткой».

Чехов написал много фраз.

Мой друг, поэт и журналист Миша Поздняев, рассказывал:
— Когда я работал в журнале «Сельская молодежь», решил подготовить к публикации подборку стихотворений опального тогда поэта Бориса Чичибабина.
Позвонил ему в Харьков, на работу. К трубке подошла какая-то женщина. И сказала:
— А Борис Алексеевич сейчас на складах.
Работал замечательный поэт бухгалтером в трамвайном депо...

Писатель, журналист, а теперь и видный коммерсант Сергей Абрамов вспоминал:
— Пошел я как-то очень давно на хоккей. Играли СКА МВО и «Динамо».
Уселся на трибуне. Стал смотреть. Динамовцы владели преимуществом. Диктор объявил: «Вместо выбывшего с поля игрока команды СКА МВО Иванова (кажется, такую он назвал фамилию) в игру вступил Абрамов.»
Какой-то поддатый мужик, сидящий рядом, прокомментировал: «Хреновые, значит, настали времена, если в СКА теперь приглашают играть абрамов...»

Тот же Сергей Абрамов:
— Писатель Вадим Михайлович Кожевников нередко дарил меня своими беседами. Мужик он был преинтереснейший, очень колоритный...
Однажды он спросил у меня: «Ты видел когда-нибудь, как поросята едят из кормушки?» «Видел«, — ответил я.
«Прекрасно, — заключил Вадим Михайлович, — тогда ты представляешь, что такое советская литература... Увы, это — кормушка. И мест возле этого корыта вроде бы уже и нет. Поросята стоят очень плотно — жопа к жопе. Никого близко не подпускают. Но вдруг находится какой-нибудь маленький, наглый, пробивной поросенок, подбегает к корыту, расталкивает всех и тоже утыкается рылом в корыто. И — ест, как все. И — опять свободных мест нет, опять поросята никого к корыту не подпускают...

Валентина Алексеевна Синкевич, русская поэтесса и издатель из Филадельфии, чьим литературным представителем в России я долгое время имел честь быть, рассказывала:
— Редактор нью-йоркской газеты «Новое русское слово» Андрей Седых (он, кстати говоря, в свое время работал литературным секретарем И.А. Бунина) получил письмо откуда-то из-за границы.
«Дорогой господин Седых, — писал в письме неизвестный антисемит, — Что же творится в мире? Повсюду засилье евреев. Нас, русских, везде притесняют. Один Вы — как русский патриот! — и заступаетесь в своей газете за нас, Ваших братьев по духу и крови. Спасибо Вам огромное».
Незнакомец не знал, что настоящее имя Андрея Седыха — Яков Моисеевич Цвибак.
Рассказал эту историю Валентине Алексеевне сам ироничный Андрей Седых.

Очаровательная Лена, вдова замечательного русского прозаика Сергея Довлатова, рассказывала мне в Нью-Йорке, что Довлатов их таксу Яшку любовно называл Яковом Моисеевичем.
Настоящий Яков Моисеевич (Андрей Седых) об этом знал, но ничуть не обижался. Однако рекламу газеты «Новый американец» (которую редактировал Довлатов) печатать в своей газете отказывался категорически.

В возрасте двадцати пяти лет я стал заведующим отдела поэзии милого толстенького журнальчика «Мы». И проработал на этой должности год, пока меня благополучно по собственному желанию не выгнали. За что — это отдельный разговор, весьма забавный. Об этом напишу попозже. А сейчас — о другом.
Как только меня назначили, я решил обзвонить ведущих, на мой взгляд, русских поэтов. Позвонил прекрасному лирику Владимиру Соколову (он прямо с дачи по телефону продиктовал мне несколько стихотворений), робко и безнадежно набрал номер божественно-недосягаемой Белы Ахмадулиной (она, к моему вящему удивлению, не только сняла трубку, но и пообещала всячески содействовать новому журналу, вспомнив, что когда-то в молодости она с товарищами затевала самиздатовскую газету с аналогичным названием), обратился к Игорю Шкляревскому (он тут же прислал подборку). Ну и т.д.
Позвонил и Юнне Мориц, памятуя о том, что она написала много забавных детских песен для дуэта Татьяны и Сергея Никитиных.
Я представился солидно:
— Евгений Викторович, член редколлегии подросткового журнала «Мы», заведующий отделом поэзии. Мы бы хотели напечатать Ваши стихи для детей и юношества...
Юнна Петровна почему-то оказалась явно не в духе:
— Не дам я Вам никаких стихов. — обрушилась на меня лавина увесистых слов маститой поэтессы. — Вы, поколение старых редакторов, узурпировали детскую литературу. Сделали из нее посмешище. Нанесли ей колоссальный вред, печатая совсем не тех авторов... Так что, и не просите моих стихов — не дам!
Испугавшись собственной грозной значимости в детской литературе, я не стал спорить с госпожой Мориц, а трусливо постарался поскорее свернуть разговор.
Замечательная Юнна Петровна, видимо, имела полное право обижаться на «поколение старых редакторов». И откуда ей было знать, сколько мне лет — представился-то я солидно.

Иванову тридцать пять лет. Иванов двенадцать лет провел вдалеке от отчего дома. Учился, работал. Иванов жил в общагах, коммуналках, малогабаритных квартирах, у женщин… Устал. От неустроенности, неприкаянности. От всего. Вернулся к родителям. Поселился в комнате с младшим братом.
Мама Иванова стала проявлять заботу.
— Сынок, давай я тебе трусы постираю. Сынок, давай я тебя постригу...
Иванов понял, что у него больше нет ничего своего — даже трусов. No privacy.
Впрочем, у Иванова оставался компьютер. Однако он однажды сломался. Иванов вызвал мастера, чтобы тот починил компьютер.
Мастер пришел. И очень не понравился родителям.
— Сынок, пусть он больше не приходит! — сказала потом Иванову мама. — Мы привыкли жить одни. К нам никто не ходит.
— Но ведь он был только в моей комнате, никому не мешал. — попытался возразить Иванов.
— Нет, — подключился к беседе папа Иванова, — он еще был в туалете. И теперь в туалет не возможно войти — пахнет табаком. Этот твой друг, видимо, настолько много курит, что просто пропах табаком.
Иванов ушел в свою комнату. Лег на диван. И заплакал. Ему было жалко самого себя.

И опять мы виним власть, и опять на дворе смута, и опять мы задаем набившие оскомину вопросы: «Кто виноват и что делать?» и, не найдя ответов на них, готовы к злобе и ненависти. Но — минуточку. Давайте посмотрим на вещи трезво. Кто же все-таки виноват? Кричим: «Они (правители наши) разворовали Россию, они нас обокрали, они — жулики!» Поспорю? Не буду. Но мы-то разве святые? Ничего не крадем? Только Богу в храмах молимся? А, может быть, не крадем по-крупному просто потому что возможности нет. А если есть, так ведь разве остановимся? Хоть что-то ведь, а прихватим? Пиратские копии по видику смотрим, картошечку с колхозных полей выкапываем, с завода хоть гвоздь, а прихватим. И т.д.
Мы все — воры. Это надо признать. И прав мудрый писатель Георгий Гачев, заметивший однажды, что «На Западе человек человеку волк, а у нас человек человеку — вор!» Кто-то из нас мелкий жулик, кто-то ловкий щипач, кто-то крутой пахан. И общество у нас создано по принципу зоны — сегодня умри ты, а завтра я. И лозунг у нас самый популярный: «Не верь, не бойся, не проси!» И словечки у нас все оттуда, из лагеря (пионерского ли, уголовного...).
Спорим об обществе, какое построили. Смешно спорить о том, о чем спорить нельзя. Общество во всем мире — не только у нас в России — существует только одно. Рабовладельческое. А называться оно может как угодно — социалистическим, капиталистическим... Суть взаимоотношений людей в социуме (между прочим, и в семье тоже) неизменна. Есть рабовладельцы и есть рабы.
Что имеют хорошие, сильные рабы? Они имеют галеру (тяжкую работу на заводе, рынке, в поле...), пещеру (квартиру, дом), средство передвижения (ослик, машина), и кусок мамонтятины (завтрак, обед, ужин).
Что имеют плохие, слабые рабы? Раннюю смерть. Уверяю Вас, даже на сытом Западе ситуация похожа. И класс рабовладельцев оставляет рабам только самый минимум, просто более калорийную, чем у нас, пайку.
Что же имеют рабовладельцы? Они, казалось бы, имеют все блага. Но следует признать, они имеют и повышенную головную боль. Это у них мы требуем свою пайку, это к ним мы приходим с лозунгами, а, говоря по-старому, устраиваем бунт.
Сейчас все восторгаются дворянами, их кодексом чести. Но кто такие дворяне? Это люди, находившиеся на государственной службе и имевшие (какое емкое словцо!) за это чины, земли и рабов, если воспользоваться эвфемизмом, крестьян.
Знаете, как ныне называются люди, состоящие на государственной службе? Они называются чиновниками. По сути, они — те же дворяне, имеющие и чины, и земли (лучшие и обширные участки), и рабов (наемных рабочих). Спросите у любого пахана, какая мафия самая страшная? Он ответит: «Чиновничья!»
То есть, ситуация на протяжении веков не меняется. Причем, нигде. Она приобретает только немножко другую форму. И чиновник (он же дворянин или рэкетир) всегда будет брать дань (оброк, взятки) с тех, кто слабее его.
В рабовладельческом обществе существует, как я уже сказал, два класса. Но есть еще несколько прослоек. Одна из них — самая заметная — это прослойка интеллигенции или мастеров. Это прослойка, обслуживающая и рабовладельцев, и рабов. Мастера нужны всем.
Подлый, кровожадный, но весьма наблюдательный человек В.И. Ленин прав на сто процентов, когда пишет: «Свобода буржуазного писателя, художника, актрисы есть лишь замаскированная (или лицемерно маскируемая) зависимость от денежного мешка, от подкупа, от самодержавия.»
В тюрьме представителей искусства — талантливых! — называют сказочниками. Они рассказывают паханам (тамошним дворянам) веселые или поучительные истории (тискают романы), за это их не опускают и нормально кормят. Сказочники, равно как шуты при дворе, приближены к трону.
Какие выводы? Ничего в мире особенно не меняется. И если этот мир устроен именно так, как устроен, то значит, в этом есть какая-то своя — пусть и зловещая! — логика. Выживут в наше очередное смутное время (помимо, разумеется, рабовладельцев) только сильные рабы (то есть крепкие профессионалы в той или иной области), надежда остальных только на свои дачные клочки земли. Может быть, это и грустно, но в какой-то степени и справедливо. А разве не землей должны заниматься люди, живущие в изначально крестьянской стране?

К тридцати пяти годам как-то все упростилось в моей жизни. Я стал как все. Жизнь начала развиваться по отработанной многими поколениями формуле: квартира — работа — дача. На иное сил уже не хватало.
Домашним я отдавал зарплату. Получал чистые рубашки и носки, горячий ужин. На работе редактировал газету, писал от имени генерального директора поздравительные адреса. За это мне платили. На выходные я уезжал на дачу. Там я занимался в основном двумя важными делами — топил печку и стриг газон. И еще писал стихи. Несколько малюсеньких грядок я отвел под клубнички и кабачки. Мой образ жизни поначалу удивлял соседей, потом они привыкли и даже выказывали — на словах! — восхишение моим газоном. Как это не удивительно, среди моих соседей оказалось совсем немного русских. Слева от меня жила замечательная татарская семья, справа — поляки Величанские, через дорогу армянин Миша с женой, через канаву — украинец Коля Нечипоренко с женой грузинкой Анной. Еще я общался с украинцем Гришей по фамилии Царинский.
Соседи ко мне относились хорошо. Я к ним — тоже. Достаток у нас у всех был примерно одинаковый и, следовательно, мы друг друга не раздражали. Довольно плотно я общался с Колей Нечипоренко. Он частенько приглашал меня к себе через канаву — то антенну ему помочь установить, то линолеум настелить, то что-то еще. После этого мы трапезничали. Анна гостеприимно угощала меня различными восточными яствами.
Поев, мы ходили по их домику, участку. Коля восторгался сам собой:
— Смотри, Евгений, какие у меня решетки на окнах. Сам сделал. Все тютелька в тютельку. Милиметровщик! А вот глянь, какую я этажерочку смастерил. Потряска!
Я охотно поддакивал. Тем более что восхищаться действительно было чем. Особенно — порядком на его участке. Ни сорняка, ни соринки, все на своем месте. И — отменные урожаи! И — розы в цветнике!
Иногда Коля и Анна приглашали меня в гости просто так — на обед. И тут я опять обязан был в о с х и щ а т ь с я Колиным мастерством, трудолюбием. И т.д.
Восхищался Коля, конечно, только собой.
Однажды он был у меня в гостях и первым делом спросил:
— А кто-то это тебе сделал такую лестницу? Ему надо руки оторвать.
Я уточнять не стал. Но руки, на всякий случай, спрятал за спину.
Коля пообещал мне сделать лестницу ко Дню рождения. А вместо этого, не поставив меня в известность, сделал в нашей общей канаве сарай. Я обиделся. Сказал об этом Коле. Он не отреагировал. Когда же я вновь приехал на дачу (осенью) сарай увеличился вдвое и вплотную приблизился к моей теплице.
Увидев Колю, я сказал:
— Твои корабли вошли в мои територриальные воды. Ты стал агрессивен, точно НАТО. Я разрываю с тобой дипломатические отношения и объявляю тебе войну. Ты меня не уважаешь.
— Это ты меня не уважаешь! — парировал Коля, — Я тебе сколько раз говорил, чтобы ты срач со своей стороны канавы убрал. А ты не послушался.
В общем, с Колей мы больше не разговариваем. И, как ни странно, не переживаем из-за этого. Иногда я слышу его активное украинское пение из-за канавы, вижу его голый торс. Он рассказывает о своих достижениях другим людям. А я хожу обедать к армянину Мише и его жене.

Об этом конфликте я рассказал другому соседу — Коле Величанскому. Он насторожился:
— Жень, а зачем тебе эти конфликты? Спусти все на тормоза.
И добавил:
— Ты умеешь хранить секреты?
— Умею.
— Тогда не проболтайся моей жене. Я у тебя зимой с бани снял трубу, установил у себя на печке. Не проболтайся.
— А когда поставишь назад?
— Ну, как один приеду на дачу, так и установлю.
Что ж, обещанного три года ждут. Хорошо хоть — не снял трубу с моего дома. А ведь мог. Но не стал. Порядочный человек.

Самый же колоритный мой сосед — Гриша Царинский. Два сезона мы с ним дружили. Помогали друг другу. Я пособлял ему валить лес для бани. Он мне — покрывать теплицы пленкой.
А вот недавно Гриша предложил мне еще один взаимовыгодный вариант.
— Евгений, — сказал он мне, — У тебя остался кирпич после печников. Он тебе не нужен. А у меня есть блоки для отмостки. Давай баш на баш. Ты мне кирпичи, а я тебе обеспечу блоки для отмостки.
Я согласился. Обсыпал весь дом песком. Показал Грише. Он одобрил мои интеллигентские старания.
Потом он забрал мои кирпичи. Через некоторое время я пошел за своими блоками.
Гриша начал выдавать блоки.
— Ну вот, — сказал он, — на одну сторону тебе хватит.
— А на другие?
— А разве я говорил — на все? Я так не говорил.
— Ну ты же видел, что я песком обсыпал весь дом. Мог бы мне сразу сказать...
— ....Ну, если хочешь, давай отменим сделку.
Сделку я отменять не стал, тем более что Гриша до этого подарил мне хорошую военную кровать. Но еще раз поразился богатству русского языка. Как у нас все ловко устроено для того, чтобы обманывать друг друга. Ведь Гриша в самом деле не сказал, что он даст мне блоков на четыре стороны. Он сказал: «Обеспечу блоки для отмостки». Помню, в свое время он также сказал: «Печку я помогу тебе сделать. Главное найми печника. А подготовительные работы — дело десятое. Тут стена уберется. Фундамент — тоже не проблема. Сделается...»
Сделается... Я в этом слове услышал, что сделает Гриша. А он услышал, что сделаю я. В итоге, мне, конечно, пришлось заказывать фундамент у самих печников. И материал на отмостку пришлось покупать.
Словом, соседи оказались весьма интересные. Я у них многому научился. Скоро, наверное, и сам стану таким же ушлым.

1.

Это было более пятнадцати лет назад, когда я учился на отделении журналистики ВКШ при ЦК ВЛКСМ.
Кстати говоря, заведовал кафедрой в то время Геннадий Николаевич Селезнев, будущий спикер Государственной Думы.
Времена в Школе царили веселые, весьма раскрепощенные... Наш геройский комсорг Юра Раптанов (удивительно похожий на Че Гевару) то и дело устраивал различные веселые акции.
Однажды он пригласил к нам в Школу опального тогда Бориса Николаевича Ельцина.
И Ельцин приехал. И выступил.
Держался он очень бойко, отвечал на все вопросы. Освещал и «крамольные» стороны политической, околополитической жизни. Помню, например, последовал вопрос:
— Правда ли, что Михаил Сергеевич Горбачев строит дачу в Крыму со взлетной площадкой?
Последовал — после профессиональной, театральной паузы — ответ:
— Дача уже построена...

У Бориса Николаевича тогда установились теплые, дружеские отношения с редактором нашей институтской газеты «Комсомольская искра» Юлией Николаевной Вишневской. Она решила опубликовать фрагменты выступления Бориса Николаевича в ВКШ. А когда поехала к будущему президенту визировать этот текст, то по дружбе взяла и меня с собой.
И вот мы на Пушкинской улице, в здании ГОССТРОЯ СССР, где тогда работал Борис Николаевич. Его помощник провел нас в солидный, просторный кабинет. Ельцин галантно поцеловал ручку Юлии Николаевне. Мне дружелюбно протянул руку. И как-то пронзительно посмотрел на меня в упор. Потом начал расспрашивать. Кто, мол, такой? И откуда?
Я ответил:
— Москвич, раньше работал в музее Николая Островского, а также в школе.
Видимо, ответ Бориса Николаевича удовлетворил. И больше он у меня и у Юлии Николаевны ничего не спрашивал. Начал рассказывать сам. Разные невероятные, весьма грустные истории из своей жизни. Оказывается, Госбезопасность его постоянно тогда преследовала.
— Вот недавно сюда в этот кабинет, — откровенничал Ельцин, — приходили люди из ГБ. Из сочувствующих мне. Они просили меня быть осторожнее. Оказывается, в ГБ изобрели такое оружие, которое может уничтожать людей на огромном расстоянии... И при этом не оставлять никаких следов. Вот, например, Вы едете в набитом троллейбусе — а где-то в далеком кабинете какой-нибудь секретный агент нажимает на кнопку — срабатывает дистанционное электронное оружие — и Вы убиты. Следов насильственного воздействия — нет. Сердце...
Я перепугался. Даже начал опасливо озираться по сторонам, как бы именно сейчас ужасная машина ГБ не пришла в действие. Слава Богу, обошлось.
Когда мы уже завершали беседу, Ельцин протянул Юлии Николаевне толстенную папку с бумагами:
— Здесь в с е мое выступление в ВКШ.
Я пошутил:
— Борис Николаевич, если сейчас эту папку бросить вниз — она не долетит.
Будущий президент рассмеялся.

А теперь другая история. Мне ее рассказал писатель Виктор Шендерович со слов журналиста Сергея Пархоменко.
1995 год. Президент Ельцин пережил первый инфаркт. Никакой официальной информации по этому поводу не было.
Толпы журналистов дежурили у Центральной кремлевской больницы. Наконец-то дождались. Супруга президента Наина Иосифовна вышла от мужа из больницы.
Журналисты, окоченевшие от холода, подбежали к первой леди государства, начали задавать вопросы о состоянии здоровья Бориса Николаевича.
Наина Иосифовна в порыве искренней материнской нежности сказала: «Ребятки, не мерзните, идите домой... Завтра все прочтете в газетах...»
...Интересно, кто же если не журналисты, пишут в средствах массовой информации?

Геннадий Николаевич Селезнев был моим педагогом в ВКШ при ЦК ВЛКСМ. У него десять лет назад я защищал диплом. Именно Селезнев проводил с нами, студентами, семинары в «Комсомолке» (он тогда работал и главным редактором «Комсомолки», и заведующим кафедрой у нас). После окончания Школы я устроился в газету «Семья» и по совместительству стал преподавать в ВКШ, которая к тому времени уже гордо называлась Институтом Молодежи.
Три года я вел семинары, иногда читал лекции, ко мне прикрепили студентов-практикантов, которые по возрасту, степени одаренности, да и по опыту работы нередко превосходили своего преподавателя.
Посещаемость у меня на семинарах была невелика. Впрочем, не только у меня.
Частенько на заседаниях кафедры мы, преподаватели, прорабатывали наших студентов именно за плохую посещаемость. Одна же студентка — назову ее имя позднее — и вовсе не баловала нас своим вниманием.
И однажды Кафедра во главе с Геннадием Николаевичем чуть было не приняла суровое решение отчислить нерадивую слушательницу.
Но за нее активно вступились начальники с ТВ, где наша студентка проходила практику.
Все обошлось. Не исключили.
Сейчас нашу подопечную знает, наверное, вся страна. Это Елена Старостина, диктор центрального телевидения.

Знаменитый русско-американский писатель Василий Павлович Аксенов ехидничал на одном своем выступлении (цитирую по своей фонограмме):
— Когда мой роман «Скажи «Изюм» вышел в свет, Андрей Вознесенский находился в Нью-Йорке. Он позвонил мне и спросил: «Ты в самом деле описал меня в этом романе? Весь литературный Нью-Йорк об этом говорит!»
— Нет, это не ты.
— Все равно сделай что-нибудь, чтобы надо мной не смеялись.
— Что же я могу сделать, когда роман уже вышел?
— Ну, скажи где-нибудь публично, что это не я!
Я сказал. И в самом деле тот малосимпатичный персонаж, о котором говорил Андрей, ничего общего с Вознесенским не имеет.
И вообще, мы с ним — большие друзья.

Эту историю мне поведал в Дубултах мой старинный товарищ, журналист Леша Кусургашев.
Замечательный грузинский писатель Чабуа Амирэджиби (автор знаменитого и экранизированного романа о Дато Куташхиа) в сталинские годы сидел. И совершил побег из лагеря. Добрался до Минска. И вдруг попался. Совершенно нелепо, случайно. К нему на улице подошел милиционер и спросил:
— Вы кто? Откуда?
Амирэджиби ответил первое, что пришло ему в голову:
— Я командированный.
— А где Вы живете?
— В гостинице «Беларусь», в номере пятьсот восемь.
— Как Ваша фамилия?
— Мамаладзе (писатель назвал первую пришедшую на ум фамилию. — Е.С.).
Затем они (Амирэджиби и милиционер) пошли в гостиницу. Подошли к администратору.
Милиционер спросил:
— В каком номере проживает гражданин Мамаладзе?
Администратор долго копался в списках, а потом сказал:
— В пятьсот восьмом!
Прошло время. Жизнь нормализовалась. Писатель узнал координаты своего невольного спасителя — гражданина Мамаладзе. Каждый год поздравлял его с днем рождения. После его смерти стал переводить деньги родным.

Однажды Александр Щуплов (он тогда работал в газете «Книжное обозрение») предложил мне сделать интервью с Леонидом Лиходеевым. Я приехал к Леониду Израилевичу в гости, он жил возле метро »Аэропорт».
Записал на свой старенький, видавший виды магнитофон беседу. Потом просто болтали с писателем. Леонид Израилевич почему-то проникся ко мне:
— Я испытываю к Вам симпатию. Позволите рассказать Вам анекдот?
— Конечно.
— Мать говорит дочери: »Иди во двор за тятькой. Он там небось пьянствует».
Дочь пришла. Отец налил ей стопку. Дочь выпила и поперхнулась.
— Ой, папа, горько.
— То-то же. Вот теперь возвращайся домой и скажи матери, что я не меды здесь распиваю.

Около двадцати лет назад я дебютировал как стихотворец на страницах солидного журнала «Дружба народов». И хотя сейчас мне очень стыдно за те давние, чудовищно несовершенные сочинения, тогда я был на седьмом небе от счастья — надо же напечатали, признали...
Впрочем, речь сейчас даже не о тех старых стихах. Речь совсем о другом. А именно — о замечательном русском писателе Сергее Баруздине, который долгие годы редактировал журнал, а помимо этого делал много хороших дел, в частности, помогал детям.
Сразу после выхода моей подборки Сергей Александрович прислал мне, зеленому дебютанту, трогательное письмо. Воспроизвожу его сейчас полностью.

Поздравляю Вас со стихами в № 3 нашей «Д.Н.»! Не забывайте нас и впредь! Одновременно большая просьба к Вам. Пошлите мне, пожалуйста, в редакцию одну-две любых книги из Вашей личной библиотеки с Вашими автографами для нашего подшефного Нурека: «Интернациональной дружбинской библиотеке в славном Нуреке от одного из авторов «Д.Н...» и т.д.
Хорошо?
Очень жду!
Всего Вам самого-самого доброго!

Сейчас я печатаюсь очень активно, но просьб о книжках для подшефного детского дома ко мне, увы, больше никогда не поступало.

Лет пятнадцать назад редактор газеты «Авто» Валерий Агасиевич Симонян предложил мне вести на страницах его издания юмористическую рубрику. Я, разумеется, согласился. И тут же приехал за помощью в «Московский комсомолец», где тогда отделом сатиры и юмора заведовал популярный ныне телеведущий Лев Новоженов. С Левой у меня были хорошие отношения, он меня печатал как автора ироничных стихов в «МК», давал подзаработать на первоапрельских юморинах, которые организовывал.
Лева предупредил:
— Старик, заведовать юмором очень трудно. Новых имен днем с огнем не сыщешь. Но я тебе, конечно, помогу. Все закрома открою.
И действительно — стал мне показывать все свои загашники — рукописи самых различных авторов.
Выбирал я несколько часов. И в самом деле ничего особенно смешного не обнаружил. Лева уже, наверное, был не рад, что вызвался мне помочь. Он пошел обедать, а меня великодушно оставил в своем кабинете, чтобы я искал интересные сочинения самостоятельно.
— Все, что найдешь интересного — твое! — сказал добрый Лева.
Я опять стал читать бесконечные рукописи.
И нашел. Маленькие, смешные, странноватые рассказы... Я читал и смеялся. Мне стало интересно — кто же их автор? Посмотрел в конец рукописи. Имя и фамилия автора мне тогда ничего не говорили — Дмитрий Дибров...
...Не зря в народе говорят — талантливый человек талантлив во всем. Только жалко, что свой писательский дар знаменитый ныне тележурналист Дмитрий Дибров пока полностью не реализовал.

Во времена Коротича в «Огоньке» бытовала такая практика — сотрудники отделов примерно раз в неделю (по очереди) освобождались от всех работ для дежурства по редакции. То есть «садились» на телефон, а также встречались с «ходоками», которые, отчаявшись найти правду где-то еще, шли в редакцию суперпопулярного тогда журнала.
К телефону подходить было не очень приятно. Например, снимаешь трубку, а тебе в ухо кричит какой-нибудь идиот: «Ты еще жив, жидовская морда? Ничего, мы с тобой скоро разберемся...».
Народу к нам приходило много — отовсюду. Из Москвы, Сибири, с Дальнего Востока...
Мне, зеленому стажеру, руководство по наивности своей тоже доверяло дежурить. Я успокаивал людей, как мог. Хотя, честно скажу, у моих коллег получалось лучше. Например, Миша Пекелис, видимо, испугавшись телефонных звонков, просто давал «ходокам» деньги, Александр Радов (он тогда сотрудничал с отделом писем, во главе которого стоял, извините, милый юноша в потертых джинсах Валя Юмашев, ныне фигура из запредельных политических высот) улаживал любые вопросы не хуже иного высокопоставленного чиновника.
Иногда мне звонили из приемной и спрашивали, можно ли пропустить в редакцию того или другого человека. И я начальственно давал (или не давал) «добро». "Кто-кто? Аграновский? Пусть идет. Юрий Афанасьев? Хм... Ладно, что уж, раз пришел — так и быть».
Каюсь, очень приятно было ощущать себя большим человеком.

Однажды из приемной позвонили и неожиданно сообщили следующее: «Тут Хрущев пришел. Можно пропустить?»
Я перепугался.
«Неужели воскрес?» — промелькнула в голове неожиданная мысль.
Меня успокоили: «Это Сергей Никитович, сын бывшего генсека, не пугайтесь!'«. «Ну, раз сын, — смилостивился я, — тогда валяйте, пущайте!»
Сергей Никитович потом, рассказывали, хвалил либеральные порядки «Огонька».

В программе «Времечко» есть популярный ведущий Андрей Максимов. По-моему, это один из лучших ведущих на ТВ. Во всяком случае, он (в отличие от большинства других телеинтервьюеров) прежде всего интересуется своими собеседниками, а не самим собой.
...Лет семнадцать назад у меня произошел с ним досадный конфликт. Я тогда учился в ВКШ при ЦК ВЛКСМ, а Максимов работал заведующим отдела культуры еженедельника «Собеседник». Я писал Максимову тексты, он их охотно публиковал. Однажды в ВКШ выступал знаменитый тогда редактор «Огонька» Виталий Коротич. Я на этой встрече, разумеется, присутствовал. Записал все на магнитофон. Сделал обработку его выступления, и, созвонившись с Виталием Алексеевичем, принес ему его текст на визу. Коротич текст довольно долго правил, вписывал туда большие куски. И завизировал. После этого я отдал текст Максимову.
Когда интервью вышло свет, Максимов (узнав о выступлении Коротича в ВКШ) меня отчитал:
— Это же выступление Коротича в ВКШ, а не Ваше интервью...
Я не мог согласиться с Андреем. Не согласен с ним и теперь. Ведь я же обработал текст, показал его Коротичу, тот сделал большие дополнения.
И все же, все же, все же... Стопроцентной уверенности, что поступил я тогда честно у меня нет. До сих пор.

По заданию редакции «Совершенно секретно» я делал интервью со знаменитым писателем, поэтом, а ныне дипломатом Олжасом Сулейменовым. Говорили обо всем. Я записал несколько кассет. Потом несколько дней расшифровывал их, готовил материал к печати. Принес Олжасу Омаровичу в его (не его?) офис в Хамеровском центре на визу. Он сказал:
— Текст оставь, я немного с ним поработаю, приходи через день.
Ровно через день я пришел. Олжас Омарович показал мне текст интервью, аккуратно набранный на компьютере. И хотя в финале интервью было написано, что беседу вел Евгений Степанов — я не обнаружил там ни о д н о г о моего слова.
Сулейменов сам себе задал вопросы, сам же на них и ответил.
А вот гонорар за интервью потом получил я. Олжас Омарович уверил меня, что я имею на это право.
— Ты же работал! — объяснил он мне.
Мне до сих пор неловко.

Сотрудничая с ежемесячником «Совершенно секретно», я неоднократно готовил материалы к публикации в соавторстве с милейшим человеком Богданом Андреевичем Дубенским. Мы с ним даже как-то ездили вместе в командировку в город Иваново, где брали интервью у одной из героинь газеты...
Богдан Андреевич охотно делил меня своими беседами, рассказывал о своей дипломатической работе в Греции, Норвегии.
— Не раз афинские газеты, — вспоминал не без законной гордости Богдан Андреевич, — писали о том, что молодой дипломат Дубенский присутствовал на званном ужине (не помню уже каком. — Е.С.) с неподражаемо-красивой женой...
Когда же я спросил у коллеги-журналиста, где он учился дипломатическому искусству — Богдан Андреевич, удивив меня, ответил, что закончил физкультурный институт.
При этом он как-то загадочно улыбнулся.
Когда меня пригласили перейти в штат «Совершенно секретно», Богдан Андреевич уже работал там начальником отдела кадров. И трудовую книжку у меня принимал именно он.
...Спустя годы я прочитал книгу Кристофера Эндрю и Олега Гордиевского «КГБ. История внешнеполитических операций от Ленина до Горбачева.» Там были указаны имена советских резидентов в различных странах. В частности, в этой книге оказались перечислены наши резиденты в Норвегии. Я не поверил своим глазам, когда прочитал: «Резиденты КГБ в Осло. Богдан Андреевич Дубенский 1957 — 1962».
Честно говоря, я очень горжусь, что сотрудничал с резидентом. Мало у кого были такие соавторы...

Когда я работал в журнале «Столица» начальником отдела рекламы, то набирал огромный штат рекламных агентов. Если они вырабатывали свою норму — я платил им еще и небольшую зарплату. Вырабатывали норму очень немногие. И поэтому работать с агентами было очень выгодно.
В это время — в девяносто третьем-девяносто четвертом годах у известного поэта и журналиста Олега Хлебникова сложилась весьма сложная жизненная ситуация. Его журнал «Русская виза» разорился, поэт сидел на мели. Олег частенько забегал ко мне в редакцию, денег подзанять, на жизнь пожаловаться. И вот Хлебникову — члену Союза писателей с двадцати двух лет — я предложил поработать рекламным агентом. Больше, увы, я предложить ему ничего не мог.
Олег с радостью согласился.
Я пошел к нашему боссу Мальгину (нынешнему президенту Издательского Дома «Центр плюс») и стал хлопотать за кандидатуру Олега — мы тогда как раз надумали расширять штат рекламных агентов и менеджеров.
Неожиданно для меня Мальгин сурово произнес:
— Хлебникова не бери!
Я говорил, что поэту надо помочь, что он в непростой ситуации. То есть напирал на чувства.
Однако Мальгин был непреклонен, доказывая мне (как я сейчас понимаю, совершенно справедливо!), что каждый должен заниматься исключительно своим делом. Так Мальгин Хлебникова на работу в отдел рекламы и не принял. Это притом, что именно Андрей одним из первых стал поднимать Олега как поэта на щит, написал о нем в «Юности» огромную хвалебную статью, печатал рецензии на его журнал в «Столице»...
...Видимо, Мальгин и есть настоящий герой нашего времени. Он всегда четко знает, кто на что способен. И никогда не путает божий дар с яичницей. Интересы дела для него всегда превыше любых человеческих отношений. К сожалению, надо признать, что с точки зрения бизнесмена это совершенно правильно.

Замечательно-талантливая и красивая журналистка Алла Боссарт рассказывала, как в одном журнале перепутали ее фамилию. Статья журналистки вышла за следующей подписью: А. Босрат.
Ироничная Алла в суд на журнал не подала.

В далеком 1992 году в Нью-Йорке я познакомился с писателем Эдуардом Тополем, ныне известнейшим в России автором детективно-политических романов.
Эдуард показал мне Манхэттен, мы зашли с ним в контору его литературного агента, где я увидел множество книг Тополя, вышедших в различных странах мира. Эдуард дал мне много полезных советов, помог в различных непростых ситуациях.
Хотя у него самого дела тогда обстояли не лучшим образом. Личная жизнь не клеилась, книги не шли на «ура». Тополь находился в депрессии. Я, стараясь как-то утешить его, помню, порекомендовал ему:
— Эдуард, возвращайтесь в Россию! Вы дома нужнее...
Он горько усмехнулся:
— Ну, как я, Женя, могу вернуться? Что я там буду делать? Да и потом, не забывайте, что мою дочку зовут Сарра...
Тополь (его настоящая фамилия, если не ошибаюсь, Топельберг) очень опасался российского антисемитизма.
Однако справедливости ради заметим, что и в Америке он тоже существует.

В 1995 году мне довелось некоторое время потрудиться заведующим отдела рекламы журнала «Вояж». Генеральным директором этого издания тогда работал видный журналист, путешественник и почетный полярник Владимир Николаевич Снегирев. Работать с ним оказалось очень познавательно. Именно тогда я доподлинно узнал, что значит словосочетание — «палочная дисциплина». Но зато к Снегиреву косяками приходили разные известные люди. Заехал как-то и легендарный польский путешественник Яцек Палкевич. Мне повезло — я присутствовал при исторической встрече.
Помню, Снегирев настойчиво спрашивал бедного Палкевича:
— Яцек, ну кто тебя первым привез в Союз? Ну кто? Кто? Ты помнишь?
Яцек молчал.
Когда Снегирев повторил вопрос в очередной раз, Палкевич смиренно ответил:
— Да ты, Володя, ты...
И стал рассказывать о своей любимой Италии, где живет уже многие годы.

Известный арабист Владимир Юрьевич Кедров, много лет проработавший на Востоке, рассказывал о правилах торга с продавцами из ОАЭ.
— Торговаться надо обязательно. Это входит в ритуал покупки. Но самое главное — нужно помнить следующее: все ценники в магазинах проставлены в местной валюте. Этого, увы, не знают некоторые наши туристы, думая, что цены проставлены в долларах. Много раз я видел, как наши новые русские выкладывали доллары вместо деркамов... А хитрые продавцы делали вид, что все нормально.
Восток — дело тонкое. Ухо надо держать востро.

Встретил как-то в редакционном коридоре одного из талантливейших современных поэтов, журналиста из газеты «Подмосковье» Юру Куксова.
Он обнял меня и радостно сказал:
— Старик, читал твое интервью в «Подмосковных известиях» со священником Владимиром В. Мне очень понравилось. Вообще-то я твои интервью читать не люблю, они несколько легкомысленные и совсем не злободневные, а этот материал оказался в отличие от других твоих текстов очень глубоким и содержательным.
Он еще раз поздравил меня с творческой удачей.
Я поблагодарил Юру за весьма теплые слова. А сам немножко загрустил. Дело в том, что священник сделал это интервью фактически самостоятельно, а я только помог его опубликовать. Ну а поскольку интервью с самим собой делать не принято, пришлось мне грешным делом соврать и написать, что беседу со священником вел Евгений Степанов.

Середина девяностых. Футбольная команда «звезд» российской эстрады «Старко» и сопровождающие лица отбывали из аэропорта Внуково в Одессу на матч с футбольной командой тамошних бизнесменов.
По трапу в салон самолета поднимались Александр Буйнов, Сергей Минаев, Алексей Глызин, Михаил Муромов, Крис Кельми, Андрей Державин, Владимир Пресняков-младший, а также дамы — Алла Борисовна, Кристина Орбакайте...
Я как корреспондент журнала «Столица» тоже участвовал в этой поездке. И поднимался по трапу рядом с Юрием Антоновым. Юрий Михайлович, помню, мрачно пошутил:
— Если этот самолет рухнет — п. советский эстраде!
Ничего — долетели.