Интервью Евгения Степанова

Ирина Кононова

 

Если детям и пенсионерам жить в Америке достаточно привольно, то представителям творческих профессий подчас приходится нелегко. Особенно если ты остаешься честным, искренним в искусстве, а не следуешь законам рынка.
С очаровательной Ирой Кононовой мы беседовали в ее мастерской, огромной, но малокомфортабельной, расположенной недалеко от Филадельфии.

 

Художница Ирина КОНОНОВА:

«ВОЗМОЖНО, Я ИДЕАЛИЗИРУЮ ТО,
ЧТО БЫЛО В РОССИИ!»

— Расскажите для начала немного о себе!
— Я —ленинградка, училась в Университете, моя первая специальность — русский язык для иностранцев на базе французского. Специальность специальностью, но я все время хотела стать художницей. И хотя после Университета мне предложили поступить в аспирантуру и писать диссертацию, я решила вести свободную жизнь, развивать свои творческие способности. Два года нигде официально не работала. Давала какие-то уроки, пробивалась переводами. И занималась самообразованием, ходила по музеям, ездила по замечательным питерским пригородам. Это была прекрасная жизнь, которую я бросила по жуткой глупости. В силу своей романтичности и по недостатку информации. Сейчас-то я это понимаю. Что я знала об Америке? То, что писала газета «Правда», отбрасывалось как советская пропаганда. Хотя сейчас я вижу, что вранья было не так и много. То, что передавалось по «Голосу Америки», воспринималось мной как истина в последней инстанции. Увы... Возможно, я идеализирую то, что было в России. Прошедшая жизнь покрылась дымкой романтики. Но все-таки вспоминаю те времена с огромной любовью и нежностью.
— Но почему Вы все-таки уехали?
— Я думала, что в России уже ничего не изменится. Зарабатывать искусством я не могла, подстраиваться под систему не хотела. Ни на какие компромиссы не шла, хотя и не была политическим борцом. Денег не хватало. Как жить? А годы шли. Двадцать четыре... Двадцать пять. И — ничего. Ни публикаций, ни выставок. Я могла только ездить в свой любимый Павловск. Этого мне становилось мало. Повторю — я не была политическим борцом. Я была и есть художник. Ни больше ни меньше. Мне кажется, у художников своя правда. Не менее замечательная, чем у мудрых и сильных политиков. И вот я побоялась, что не смогу реализоваться как художник. Мы уехали по израильской визе. Мой муж — еврей.
— Сколько Вы уже здесь?
— Десять лет.
— Ваши первые впечатления? Если помните, конечно.
— Я предполагала, что в Америке все говорят по-английски, но не до такой же степени. И еще меня поразило бескультурье, я увидела столько уродства...
— Что Вы имеете в виду?
— Все, что человек здесь построил. Даже планировку городов. Все это или скучно, или просто уродливо. Эстетики, изящества искать не приходится.
— Как Вы начали выживать?
— Поступила в Пенсильванскую академию художеств, училась четыре года, это было приятное время.
— Вы платили за образование?
— Первый год платила, потом получила стипендию за какие-то мои успехи в учебе. Последние три года ничего не платила. Муж работал, содержал меня. Жили мы бедно, снимали квартирку. Только спустя четыре года купили дом.
— Наверное, бедность все-таки была относительной? Есть-то Вы могли, что хотели?
— Не скажите. Есть, что хотите, Вы можете, если у Вас есть деньги. А если их нет, то Вам не сладко. Тем более, что в магазинах действительно всего полно. Но главное, конечно, — это психологические трудности. Поначалу я думала: ну вот буду понимать все, что говорят по телевизору по-английски, тогда впишусь в эту жизнь. И вот я все понимаю. Но я здесь все-таки чужая.
— Вы закончили Академию. Что дальше? Дает ли что-нибудь диплом художника?
— Это профессия для идеалистов. Не прибыльная профессия. Диплом практически ничего не дает. Хотя после Академии у меня и купили несколько работ.
— За сколько?
— Примерно за тысячу долларов каждую.
— Кто назначает цену за картину?
— Художник. Но, конечно, он предварительно советуется с галеристом, который, как правило, диктует свои условия. Обычно галереи берут пятьдесят процентов за свои услуги, в Нью-Йорке — шестьдесят-семьдесят. Правда, есть некоммерческие галереи, которые вообще ничего не берут.
— Сколько стоит снять мастерскую, подобную Вашей? Она такая просторная, уютная.
— У меня исключительный случай. Обычно цена за большую мастерскую (как у меня) от шестисот до семисот долларов в месяц. Я же плачу только сто семьдесят пять долларов. Но здесь не было света, я сама провела. Здесь нет туалета, я должна ходить в дом к хозяину, нет проточной воды, нет обогрева. Да и к тому же мне помогли найти этот сарай. Поэтому дешевизна оправдана.
— Угнетает ли Вас что-то сейчас в американской жизни?
— В общем-то я уже ко всему привыкла. Но грустно, что здесь каждый сам за себя. То, что считается дружбой здесь и там, на Родине, несопоставимо. Здесь каждый думает только о себе. Такова реальность. Не нравится мне здесь и отношение к искусству. Девяносто (если не больше) процентов людей, с которыми я четыре года назад заканчивала Академию, бросили заниматься искусством. Половина студентов оставила Академию еще на первом курсе. Поймите: днем работать на низкооплачиваемой, тяжелой работе, которая выматывает из тебя все силы, а вечерами, ночами заниматься живописью, это очень тяжело. У меня такой изнурительный период длился два года. Мы одно время жили с мужем порознь. Рассчитывать могла только на себя. А здоровье не бесконечно. К тому же маленький ребенок был на руках. Все это не весело. Здесь нет традиции уважения к творческой деятельности. Америка построена на других принципах — на материальных. Обществу искусство не нужно. Точнее, нужно то искусство, которое продается. А деньги и искусство очень редко сочетаются. Поэтому многие хорошие художники отказываются от услуг коммерческих галерей, предпочитают кооперативные.
— Каков принцип работы кооперативных галерей?
— Художники платят деньги, сами арендуют помещение. Но выставляют — что хотят. Свобода!
— Вернемся к Вашей биографии. Чем Вы стали заниматься после Академии?
— У меня сразу появился заказ.
— Что это значит?
— Мне заказали большую работу. Меня наняли. И я стала работать.
— Какова система оплаты?
— В большинстве случаев полагается аванс. Обычно дают половину суммы. Потом — все остальное. Или разбивают сумму на три части.
— Работать на заказ, наверное, не так страшно. Например, Микеланджело не считал это зазорным.
— Это-то меня и утешает. (Ира смеется. — Е.С.)
— Сейчас Вы тоже работаете по заказу?
— Да. Это мой самый крупный заказ. Моя большая удача. Расскажу предысторию. Мои слайды находились в художественном агентстве. Потом мне из него позвонили. Художественный комитет одной крупной компании заинтересовался моими слайдами. Мне предложили принять участие в конкурсе. Я согласилась и, к своему искреннему изумлению, победила. Я совершенно не верила в победу, не рассчитывала на нее. Ведь в конкурсе участвовали художники гораздо более именитые, титулованные.
— Воздействуют ли на Вашу индивидуальность, Ваш стиль работодатели?
— По контракту они имели право на визит в мою мастерскую спустя четыре с половиной месяца после начала работы. Они пришли, посмотрели, высказали свои пожелания. В принципе их все устраивает. И в общем-то я делаю то, что сама считаю необходимым. Они одобрили мою идею с самого начала. И теперь я творю!
— Вы работаете над этим огромным полотном почти девять месяцев. Сколько Вы за него получите?
— Сорок тысяч. Для кого-то это небольшие деньги, для меня — большие. Но учтите, что в эту сумму входят и мои расходы. Краски, холст, мастерская... Словом, не легко. Это как ребенка родить.
— Есть ли сейчас время заниматься чем-то еще помимо заказа?
— Сейчас нет.
— Возможно ли все-таки по заказу выразить свои чувства?
— Эта работа моя. Меня не «изнасиловали». Тем не менее, хочется, конечно, делать свои работы. То, что по-настоящему выстрадано.
— Вы свободный человек в этой свободной стране?
— Ну и вопросик... Я училась в Ленинградском университете. Там нам часто говорили: «Жить в обществе и быть свободным от него нельзя». Увы, это правда. Да, я в каком-то смысле свободна. Но от материальных вещей — нет. Я должна зарабатывать.
— Вы были на Родине после того, как уехали?
— Один раз. Два года тому назад. Очень понравилось. Хотя визит был связан с печальными обстоятельствами — с похоронами. Но все равно — много светлых впечатлений. Культурный уровень и уровень человеческих отношений в России — это фантастика! Такого больше нет нигде. И для меня это главное. Каждому свое.
— Вернемся, однако, в Америку. Выставляетесь ли Вы здесь, печатают ли Ваши работы в газетах, журналах?
— Выставляюсь, хотя и нечасто. Репродукции печатались в филадельфийских газетах, даже в «Филадельфия инквайер».
— Вам за это платят?
— Абсолютно ничего.
— Когда Вы даете интервью по радио — платят?
— Нет.
— Выставляете картину?
— Нет. Наоборот, с меня берут процент. Какой — я уже говорила.
— Неужели все так грустно?
— Не все. Эта страна — страна огромных возможностей. Коррупции здесь значительно меньше, чем, скажем, в Европе. В Америке и самому чего-то можно добиться. Хотя и здесь знакомства многое значат. Но, например, в Париже без связей ты вообще беспомощен, как ребенок. Заказ по конкурсу там получить нереально. Здесь это еще возможно. Я же вот получила. Чему и радуюсь.

Беседу вел Евгений СТЕПАНОВ

1992