Тропы и фигуры
МЕТАФОРА.
МЕТАМЕТАФОРА.
МЕТАБОЛА
Метафора (как универсальный троп, применяемый и в поэзии, и в прозе, и в повседневной речи) является предметом исследования на протяжении столетий.
Одну из первых дефиниций дал Аристотель, который считал, что метафора "есть перенесение имени или с рода на вид, или с вида на род, или с вида на вид, или по аналогии... Слагать хорошие метафоры — значит подмечать сходство (в природе)"[1].
В. Жирмунский, развивая точку зрения Аристотеля, видел смысл метафоры в дифференциации семантики: "С тропами мы встречаемся и в обыденном языке. Изменения смысла слов происходит в языке по тем же категориям, по каким оно происходит в поэзии. Слова в определенном контексте могут менять в языке свое значение. Из этого оказионального (на данный случай) изменения слова в конце концов происходит и заменение значение слова узуальное, т. е. устанавливается узус, обыкновение, по которому слово может употребляться в другом значении, уже связанном с языковым обычаем"[2].
Р. Якобсон отмечал, что "Метафора устанавливает продуктивную ассоциацию путем аналогии или контраста"[3].
В целом, русская филологическая наука основательно изучила и продолжает изучать различные аспекты м.
Наша дефиниция предельно проста и основана на точке зрения В. Жирмунского: метафора — это замена окказионального значения слова на узуальное; прием, служащий определенной художественной задаче.
Исходя из вышеприведенного постулата, мы и будем в дальнейшем анализировать предмет нашего исследования.
Речь матафорична по своей природе, именно м. раздвигает границы сознания и познания, обогащая язык (иначе он просто не смог бы существовать и развиваться!) и рацио.
Метафора может быть выражена существительным, прилагательным, глаголом — это подвижная и универсальная лингвистическая структура, которая объединяет язык поэзии и прозы, делает верлибр верлибром, а язык практический и прозаический — языком поэтическим.
Метафора — повсеместна. Предельно лаконично и убедительно по этому поводу высказался А. Квятковский: "Наша бытовая речь пестрит м.: идет дождь, он потерял голову, кружится голова, торговая сеть, горячее сердце, убит горем, встает солнце, пришла весна, железная воля, у нее кровь с молоком, горящие глаза, тонкий голос, тяжелый характер и т. д."[4].
Однако метафоры подобны нарядам — рано или поздно устаревают. То, что вчера казалось новым, сегодня оказывается штампом. Об этом много лет назад (как мы уже отмечали в предыдущем разделе книги) точно заметил Р. Якобсон[5].
В. Жирмунский употреблял термин "поблекшие метафоры", т. е. "м., которые не оказывают в обычной прозаической речи никакого особого эмоционального художественного воздействия"[6].
Поблекших метафор в отечественной изящной словесности накопилось множество. И, конечно, в современной поэтической речи они выглядят не всегда уместно.
Между тем, роль поблекших метафор амбивалентна, и рассматривать их только с отрицательной точки зрения нельзя, именно на их фоне появляются новые имагинативные системы. Появляются, соответственно, и новые термины.
Р. Якобсон: "Когда в какой-то метафорической системе метафорическая функция сильно акцентирована, традиционные классификации рушатся, и предметы вовлекаются в новые конфигурации, подчиненные новым классификационным признакам"[7].
Константин Кедров в 1986 году предложил термин "метаметафора" и сформулировал квинтэссенцию "метафоры, где каждая вещь — вселенная"[8].
"Такой метафоры, — пишет К. Кедров, — раньше не было. Раньше все сравнивали. Поэт как солнце, или как река, или как трамвай. У Парщикова (поэт Алексей Парщиков. — Е. С.) не сравнение, не уподобление. Он и есть все то, о чем пишет. Здесь нет дерева отдельно от земли, земли отдельно от неба, неба отдельно от космоса, космоса отдельно от человека. Это зрение человека вселенной. Это метаметафора"[9].
Михаил Эпштейн создал термин "метабола".
"Метафора или сравнение — это вспышка, более или менее яркая, но неизбежно гаснущая, ибо привносится в реальность откуда-то извне, чтобы на миг осветить ее и запечатлеть. Новая поэзия ищет источник света в самом освещаемом предмете, раздвигая изнутри границы его реальности, раскрывая его одновременную и безусловную принадлежность разным мирам. Такой поэтический образ, в котором нет разделения на “реальное” и “иллюзорное”, “прямое” и “переносное”, но есть непрерывность перехода от одного к другому, их подлинная взаимопричастность, мы, в отличие от метафоры, назовем метаболой (древнегреческое “перемещение”, “превращение”, “поворот”)"[10].
"Метабола — это образ, не делимый надвое, на прямое и переносное значение, на описанный предмет и привлеченное подобие, это образ двоящейся и вместе с тем единой реальности. Природа и завод превращаются друг в друга через лесообразные постройки, которые растут по собственным непостижимым законам, — техника имеет свою органику, и вместе они составляют одну реальность, в которой узнаваемо и жутко переплелись растительные и металлургические черты"[11].
Интересный факт: Константин Кедров и Михаил Эпштейн, предлагая новые филологические термины, рассматривают творчество о д н о г о круга поэтов — Александра Ерёменко, Алексея Парщикова, Ивана Жданова, Ильи Кутика и других.
Очевидно, что потребность в новой терминологии в 80-е годы прошлого века активно назревала, возникали новые имена, новые течения. Однако возникали они не на пустом месте, и необходимая рецепция распространилась, как это часто бывает в литературоведении, на предмет, безусловно, интересный, но, тем не менее, в т о р и ч н ы й.
Кедров и Эпштейн точно выразили возникшее явление, сформулировали потребность его зафиксировать и осмыслить. Они развили тезу В. Жирмунского о поблекших метафорах, показав, что любая троповая система, если не самообновляется, с течением времени устаревает и тогда проявляет (во многом!) дисфункциональную антиэстетическую и антивыразительную доминанту.
Между тем, новые выразительные конфигурации, новая метафорическая система (метаметафора или метабола), в которой (упрощая!) каждое слово и явление самоценны и не сравнимы, возникли задолго до появления знаменитой тройки (Ерёменко — Парщиков — Жданов). Как минимум — поколением раньше. Авангардного принципа построения м. поэты-метаметафористы не создали, они развили уже с у щ е с т в о в а в ш и е традиции. В связи с этим нельзя не вспомнить двух ярких поэтов, пришедших в литературу в середине ХХ века и раскрывших свои дарования в конце ХХ — начале ХХI веков.
Речь о Геннадие Айги (1934—2006) и Викторе Сосноре.
Именно эти поэты создали н о в ы й тип р у с с к о г о стихотворения. Стихотворение-метафору. Они так же опирались на традицию, однако на традицию западной поэзии, прежде всего, Целана и французских сюрреалистов (Бретон, Супо, Тцара).
Вольно или невольно Айги и Соснора (блестящие знатоки и популяризаторы иностранной поэзии) абсорбировали западные литературные нанотехнологии, пойдя в этом смысле проторенной тропой национального гения — Пушкина.
О сложных метафорических поэтиках Айги и Сосноры создана обширная научная литература. Достаточно вспомнить статьи В. Новикова, С. Бирюкова, Ю. Орлицкого, Д. Бака, А. Мирзаева, Д. Голынко-Вольфсона, Л. Робеля, Ю. Милорава, Т. Грауз, В. Амурского, Н. Азаровой, Л. Зубовой, А. Арьева и многих других исследователей.
Любопытный факт: Айги и Соснора, будучи абсолютно разными по литературному темпераменту авторами, отдают предпочтение в известной мере статичным (по сравнению с глагольными!) метафорам — метафорам-существительным.
Айги: мама-синица, бого-костер; Жизнесмерть; Россия-река; Опять — шорохи-и-шуршания. Это — брат мой; Зимы-Отклоненья!; о Матери-Древе…
Соснора: толпа — протоплазма!; Наше сердце — север-сфинкс; море-цепь, море-гать; Страдальцы спермы; Солнце-Дамокл; Свеча-сердечко; Ласточка-луна; Рай-бал…
Глагольные метафоры чаще использует Соснора, поэт, несомненно, более экспрессивный и ритмизованный. Он, например, мастерски "оживляет" ставшую бытовой идиому "идет дождь", добавляя в структуру предложения сравнение: дождь идет по улицам, как лошадь. Поблекшая метафора в руках мастера обретает второе рождение.
Нередко в качестве развернутой метафоры и Айги, и Соснора употребляют стихотворение и даже целую книгу[12].
Соснора:
Одну из первых дефиниций дал Аристотель, который считал, что метафора "есть перенесение имени или с рода на вид, или с вида на род, или с вида на вид, или по аналогии... Слагать хорошие метафоры — значит подмечать сходство (в природе)"[1].
В. Жирмунский, развивая точку зрения Аристотеля, видел смысл метафоры в дифференциации семантики: "С тропами мы встречаемся и в обыденном языке. Изменения смысла слов происходит в языке по тем же категориям, по каким оно происходит в поэзии. Слова в определенном контексте могут менять в языке свое значение. Из этого оказионального (на данный случай) изменения слова в конце концов происходит и заменение значение слова узуальное, т. е. устанавливается узус, обыкновение, по которому слово может употребляться в другом значении, уже связанном с языковым обычаем"[2].
Р. Якобсон отмечал, что "Метафора устанавливает продуктивную ассоциацию путем аналогии или контраста"[3].
В целом, русская филологическая наука основательно изучила и продолжает изучать различные аспекты м.
Наша дефиниция предельно проста и основана на точке зрения В. Жирмунского: метафора — это замена окказионального значения слова на узуальное; прием, служащий определенной художественной задаче.
Исходя из вышеприведенного постулата, мы и будем в дальнейшем анализировать предмет нашего исследования.
Речь матафорична по своей природе, именно м. раздвигает границы сознания и познания, обогащая язык (иначе он просто не смог бы существовать и развиваться!) и рацио.
Метафора может быть выражена существительным, прилагательным, глаголом — это подвижная и универсальная лингвистическая структура, которая объединяет язык поэзии и прозы, делает верлибр верлибром, а язык практический и прозаический — языком поэтическим.
Метафора — повсеместна. Предельно лаконично и убедительно по этому поводу высказался А. Квятковский: "Наша бытовая речь пестрит м.: идет дождь, он потерял голову, кружится голова, торговая сеть, горячее сердце, убит горем, встает солнце, пришла весна, железная воля, у нее кровь с молоком, горящие глаза, тонкий голос, тяжелый характер и т. д."[4].
Однако метафоры подобны нарядам — рано или поздно устаревают. То, что вчера казалось новым, сегодня оказывается штампом. Об этом много лет назад (как мы уже отмечали в предыдущем разделе книги) точно заметил Р. Якобсон[5].
В. Жирмунский употреблял термин "поблекшие метафоры", т. е. "м., которые не оказывают в обычной прозаической речи никакого особого эмоционального художественного воздействия"[6].
Поблекших метафор в отечественной изящной словесности накопилось множество. И, конечно, в современной поэтической речи они выглядят не всегда уместно.
Между тем, роль поблекших метафор амбивалентна, и рассматривать их только с отрицательной точки зрения нельзя, именно на их фоне появляются новые имагинативные системы. Появляются, соответственно, и новые термины.
Р. Якобсон: "Когда в какой-то метафорической системе метафорическая функция сильно акцентирована, традиционные классификации рушатся, и предметы вовлекаются в новые конфигурации, подчиненные новым классификационным признакам"[7].
Константин Кедров в 1986 году предложил термин "метаметафора" и сформулировал квинтэссенцию "метафоры, где каждая вещь — вселенная"[8].
"Такой метафоры, — пишет К. Кедров, — раньше не было. Раньше все сравнивали. Поэт как солнце, или как река, или как трамвай. У Парщикова (поэт Алексей Парщиков. — Е. С.) не сравнение, не уподобление. Он и есть все то, о чем пишет. Здесь нет дерева отдельно от земли, земли отдельно от неба, неба отдельно от космоса, космоса отдельно от человека. Это зрение человека вселенной. Это метаметафора"[9].
Михаил Эпштейн создал термин "метабола".
"Метафора или сравнение — это вспышка, более или менее яркая, но неизбежно гаснущая, ибо привносится в реальность откуда-то извне, чтобы на миг осветить ее и запечатлеть. Новая поэзия ищет источник света в самом освещаемом предмете, раздвигая изнутри границы его реальности, раскрывая его одновременную и безусловную принадлежность разным мирам. Такой поэтический образ, в котором нет разделения на “реальное” и “иллюзорное”, “прямое” и “переносное”, но есть непрерывность перехода от одного к другому, их подлинная взаимопричастность, мы, в отличие от метафоры, назовем метаболой (древнегреческое “перемещение”, “превращение”, “поворот”)"[10].
"Метабола — это образ, не делимый надвое, на прямое и переносное значение, на описанный предмет и привлеченное подобие, это образ двоящейся и вместе с тем единой реальности. Природа и завод превращаются друг в друга через лесообразные постройки, которые растут по собственным непостижимым законам, — техника имеет свою органику, и вместе они составляют одну реальность, в которой узнаваемо и жутко переплелись растительные и металлургические черты"[11].
Интересный факт: Константин Кедров и Михаил Эпштейн, предлагая новые филологические термины, рассматривают творчество о д н о г о круга поэтов — Александра Ерёменко, Алексея Парщикова, Ивана Жданова, Ильи Кутика и других.
Очевидно, что потребность в новой терминологии в 80-е годы прошлого века активно назревала, возникали новые имена, новые течения. Однако возникали они не на пустом месте, и необходимая рецепция распространилась, как это часто бывает в литературоведении, на предмет, безусловно, интересный, но, тем не менее, в т о р и ч н ы й.
Кедров и Эпштейн точно выразили возникшее явление, сформулировали потребность его зафиксировать и осмыслить. Они развили тезу В. Жирмунского о поблекших метафорах, показав, что любая троповая система, если не самообновляется, с течением времени устаревает и тогда проявляет (во многом!) дисфункциональную антиэстетическую и антивыразительную доминанту.
Между тем, новые выразительные конфигурации, новая метафорическая система (метаметафора или метабола), в которой (упрощая!) каждое слово и явление самоценны и не сравнимы, возникли задолго до появления знаменитой тройки (Ерёменко — Парщиков — Жданов). Как минимум — поколением раньше. Авангардного принципа построения м. поэты-метаметафористы не создали, они развили уже с у щ е с т в о в а в ш и е традиции. В связи с этим нельзя не вспомнить двух ярких поэтов, пришедших в литературу в середине ХХ века и раскрывших свои дарования в конце ХХ — начале ХХI веков.
Речь о Геннадие Айги (1934—2006) и Викторе Сосноре.
Именно эти поэты создали н о в ы й тип р у с с к о г о стихотворения. Стихотворение-метафору. Они так же опирались на традицию, однако на традицию западной поэзии, прежде всего, Целана и французских сюрреалистов (Бретон, Супо, Тцара).
Вольно или невольно Айги и Соснора (блестящие знатоки и популяризаторы иностранной поэзии) абсорбировали западные литературные нанотехнологии, пойдя в этом смысле проторенной тропой национального гения — Пушкина.
О сложных метафорических поэтиках Айги и Сосноры создана обширная научная литература. Достаточно вспомнить статьи В. Новикова, С. Бирюкова, Ю. Орлицкого, Д. Бака, А. Мирзаева, Д. Голынко-Вольфсона, Л. Робеля, Ю. Милорава, Т. Грауз, В. Амурского, Н. Азаровой, Л. Зубовой, А. Арьева и многих других исследователей.
Любопытный факт: Айги и Соснора, будучи абсолютно разными по литературному темпераменту авторами, отдают предпочтение в известной мере статичным (по сравнению с глагольными!) метафорам — метафорам-существительным.
Айги: мама-синица, бого-костер; Жизнесмерть; Россия-река; Опять — шорохи-и-шуршания. Это — брат мой; Зимы-Отклоненья!; о Матери-Древе…
Соснора: толпа — протоплазма!; Наше сердце — север-сфинкс; море-цепь, море-гать; Страдальцы спермы; Солнце-Дамокл; Свеча-сердечко; Ласточка-луна; Рай-бал…
Глагольные метафоры чаще использует Соснора, поэт, несомненно, более экспрессивный и ритмизованный. Он, например, мастерски "оживляет" ставшую бытовой идиому "идет дождь", добавляя в структуру предложения сравнение: дождь идет по улицам, как лошадь. Поблекшая метафора в руках мастера обретает второе рождение.
Нередко в качестве развернутой метафоры и Айги, и Соснора употребляют стихотворение и даже целую книгу[12].
Соснора:
Ходит и ходит
на цепи птица
с костяным клювом.
И стучит клювом
по стальным стеклам
моего неба.
Кто ты есть, птица?
Ты — судьба стаи?
Ты — ничья клятва?
Ты — мои мысли?
Ты — мои крылья?
Ты — мои цепи?
Клавиши света.
Мрамор кладбища.
Вопли ведьм пьяных.
Странности страсти
каменных комнат, —
о, объятья!
Лают псы в псарнях,
родились люди
для работ рабства.
Вот ушли луны,
унесли звезды, —
царствует солнце!
В небесах — нимбы!
Написать мне бы
сто страниц солнца[13].
на цепи птица
с костяным клювом.
И стучит клювом
по стальным стеклам
моего неба.
Кто ты есть, птица?
Ты — судьба стаи?
Ты — ничья клятва?
Ты — мои мысли?
Ты — мои крылья?
Ты — мои цепи?
Клавиши света.
Мрамор кладбища.
Вопли ведьм пьяных.
Странности страсти
каменных комнат, —
о, объятья!
Лают псы в псарнях,
родились люди
для работ рабства.
Вот ушли луны,
унесли звезды, —
царствует солнце!
В небесах — нимбы!
Написать мне бы
сто страниц солнца[13].
Полисемантический образ птицы ("судьба стаи", "ничья клятва", "мои крылья" и т. п.) пронизывает все стихотворение. Сумма метафор создает единую, сложную и развернутую метаметафору, работает на сокреативную рецепцию читателя.
Айги:
Айги:
Перед картинами Андреи Шомбург
окна Духа на этих холстах
(приснившиеся
зренью души
в виде полей и полян)
стойко-спокойные в их неподвижности
внутренне
скользят и подрагивают
у нас на глазах становясь
(будто ровно и вечно)
живущими (как безымянная зелень): —
о да: драгоценностями! —
целомудрия чувств
и болящей
(тонко)
руки
30 ноября 1992, Берлин[14]
окна Духа на этих холстах
(приснившиеся
зренью души
в виде полей и полян)
стойко-спокойные в их неподвижности
внутренне
скользят и подрагивают
у нас на глазах становясь
(будто ровно и вечно)
живущими (как безымянная зелень): —
о да: драгоценностями! —
целомудрия чувств
и болящей
(тонко)
руки
30 ноября 1992, Берлин[14]
В стихотворении-метафоре Айги (фактически это одно предложение) нет точки. Метаметафора (термин Кедрова здесь определенно уместен) создана из метафорической россыпи: "окна Духа"; "зренью души"; "целомудрия чувств" и т. п.).
…Красота избегает красивостей. Новую (не поблекшую) метафору следует искать, на мой взгляд, там, где ее никто не ищет. Нередко она находится в прозе или в предельно прозаизированных поэтических текстах.
Кстати говоря, мастером метафоры в прозе был Лев Толстой. Его м., как правило, развернутые. Одна влечет за собой другую, метафорический ряд проясняет не только позицию героев произ-ведения, но и выражает взгляд писателя на описываемые события.
Характерны в этом смысле рассказы (повести) писателя: "Смерть Ивана Ильича", "Отец Сергий" и даже романы[15].
Не случайно В. Брюсов считал произведения автора "Анны Карениной" поэзией...[16]
Вспомним рассказ "Смерть Ивана Ильича":
"Тотчас же (Иван Ильич. — Е. С.) уходил в свой отдельный, выгороженный им мир службы и в нем находил приятности"; "Мертвец лежал, как всегда лежат мертвецы, особенно тяжело, по-мертвецки, утонувши окоченевшими членами в подстилке гроба…"[17]
Ключевое слово в метафорической системе Толстого — мир. Мир как мироздание и как индивидуальный космос.
Поэты и прозаики иногда меняются местами. В современной России немало поэтов, работающих в жанре "зарифмованный рассказ". Они, опираясь на лучшие российские (советские) стихотворные традиции середины и конца прошлого века (Борис Слуцкий, Александр Межиров, Аркадий Кутилов, Александр Ханьжов, Олег Григорьев) ужесточили черты современной просодии, рифмованный текст стал еще более прозаизирован, в стихах появились максимально густая плотность, усиленная аллитерационными возможностями языка, максимум просторечной, бытовой и даже обсценной лексики. Это поэзия жесткая, нелицеприятная, зачастую граничащая с физиологическим очерком.
И вот на этом фоне, в рамках непоэтического контекста особенно ярко и суггестивно выглядит метафора, развернутая метафора как часть поэтического языка. Именно контекст в данном случае подчеркивает текстовое своеобразие.
Характерна в этом смысле поэма выдающегося русского национального поэта Валерия Прокошина (1959—2009) "Выпускной-77", построенная как большая и единая развернутая метафора.
Суть этой поэмы-метафоры (предлагаю такой окказиональный термин), о которой уже много написано, заключается в том, что автор рассказывает о судьбах выпускников одного класса обычной провинциальной школы.
И эти трагические судьбы (один спился, второй повесился, третья умерла от малокровия и т. п.) вырастают в одну страшную, гибельную суицидальную метафору, говорящую о современной (нестоличной) России больше, чем любые статистические отчеты.
Развернутая метафора в поэме Прокошина существует не ради самой себя, а выполняет важную смыслообразующую, выразительную суггестивную роль, становится образом, еще точнее — аллегорией.
…Красота избегает красивостей. Новую (не поблекшую) метафору следует искать, на мой взгляд, там, где ее никто не ищет. Нередко она находится в прозе или в предельно прозаизированных поэтических текстах.
Кстати говоря, мастером метафоры в прозе был Лев Толстой. Его м., как правило, развернутые. Одна влечет за собой другую, метафорический ряд проясняет не только позицию героев произ-ведения, но и выражает взгляд писателя на описываемые события.
Характерны в этом смысле рассказы (повести) писателя: "Смерть Ивана Ильича", "Отец Сергий" и даже романы[15].
Не случайно В. Брюсов считал произведения автора "Анны Карениной" поэзией...[16]
Вспомним рассказ "Смерть Ивана Ильича":
"Тотчас же (Иван Ильич. — Е. С.) уходил в свой отдельный, выгороженный им мир службы и в нем находил приятности"; "Мертвец лежал, как всегда лежат мертвецы, особенно тяжело, по-мертвецки, утонувши окоченевшими членами в подстилке гроба…"[17]
Ключевое слово в метафорической системе Толстого — мир. Мир как мироздание и как индивидуальный космос.
Поэты и прозаики иногда меняются местами. В современной России немало поэтов, работающих в жанре "зарифмованный рассказ". Они, опираясь на лучшие российские (советские) стихотворные традиции середины и конца прошлого века (Борис Слуцкий, Александр Межиров, Аркадий Кутилов, Александр Ханьжов, Олег Григорьев) ужесточили черты современной просодии, рифмованный текст стал еще более прозаизирован, в стихах появились максимально густая плотность, усиленная аллитерационными возможностями языка, максимум просторечной, бытовой и даже обсценной лексики. Это поэзия жесткая, нелицеприятная, зачастую граничащая с физиологическим очерком.
И вот на этом фоне, в рамках непоэтического контекста особенно ярко и суггестивно выглядит метафора, развернутая метафора как часть поэтического языка. Именно контекст в данном случае подчеркивает текстовое своеобразие.
Характерна в этом смысле поэма выдающегося русского национального поэта Валерия Прокошина (1959—2009) "Выпускной-77", построенная как большая и единая развернутая метафора.
Суть этой поэмы-метафоры (предлагаю такой окказиональный термин), о которой уже много написано, заключается в том, что автор рассказывает о судьбах выпускников одного класса обычной провинциальной школы.
И эти трагические судьбы (один спился, второй повесился, третья умерла от малокровия и т. п.) вырастают в одну страшную, гибельную суицидальную метафору, говорящую о современной (нестоличной) России больше, чем любые статистические отчеты.
Развернутая метафора в поэме Прокошина существует не ради самой себя, а выполняет важную смыслообразующую, выразительную суггестивную роль, становится образом, еще точнее — аллегорией.
Колька Тожин — спился и умер в 37
Геша Спирин — чемпион области по лыжам на короткие дистанции
спился и то ли выпал то ли выбросился из окна
Галочка Давыдова — учившая меня
танцевать шейк курить пить вино целоваться
погибла в совхозе-миллионере
под копытами сорвавшегося с цепи совхозного быка
вместе с ней скончались дочь и сын
она была на 8-ом месяце беременности
Шурик Вишневский — после армии постоянно пропадал в тюрьмах
последний раз ему дали пожизненно
за тройное убийство матери отца и соседки
Иришка Пахомовская — школьная красавица
по ней сходили с ума многие старшеклассники
говорили что она трахается с третьего класса
нарожала кучу детей 6 или 7
а может быть даже 8
стала бабкой в 34 года
вечерами она часто сидит на лавочке у подъезда
вместе с настоящими старухами
и точит лясы вставными челюстями
Мишка Колотилихин — второгодник прогульщик двоечник
кажется в четвертом или пятом классе
после урока математики
мы с ним мерялись членами в школьной уборной
пьяным сгорел в своем доме
через 9 лет после выпускного вечера
Денис Завьялов — спился и умер в 40 лет
Сема Семашко — журналист районной газеты "за коммунизм"
пьяным утонул в протве
на глазах матери отца брата двоих сестер жены сына дочери
двух племянников друга и его подруги
Оксана Мартынова — хохотушка и сплетница
в 28 лет была зарезана пьяным любовником
прямо на крыльце больницы
в которой она сделала очередной аборт[18]
Геша Спирин — чемпион области по лыжам на короткие дистанции
спился и то ли выпал то ли выбросился из окна
Галочка Давыдова — учившая меня
танцевать шейк курить пить вино целоваться
погибла в совхозе-миллионере
под копытами сорвавшегося с цепи совхозного быка
вместе с ней скончались дочь и сын
она была на 8-ом месяце беременности
Шурик Вишневский — после армии постоянно пропадал в тюрьмах
последний раз ему дали пожизненно
за тройное убийство матери отца и соседки
Иришка Пахомовская — школьная красавица
по ней сходили с ума многие старшеклассники
говорили что она трахается с третьего класса
нарожала кучу детей 6 или 7
а может быть даже 8
стала бабкой в 34 года
вечерами она часто сидит на лавочке у подъезда
вместе с настоящими старухами
и точит лясы вставными челюстями
Мишка Колотилихин — второгодник прогульщик двоечник
кажется в четвертом или пятом классе
после урока математики
мы с ним мерялись членами в школьной уборной
пьяным сгорел в своем доме
через 9 лет после выпускного вечера
Денис Завьялов — спился и умер в 40 лет
Сема Семашко — журналист районной газеты "за коммунизм"
пьяным утонул в протве
на глазах матери отца брата двоих сестер жены сына дочери
двух племянников друга и его подруги
Оксана Мартынова — хохотушка и сплетница
в 28 лет была зарезана пьяным любовником
прямо на крыльце больницы
в которой она сделала очередной аборт[18]
Финал этой поэмы безрадостен. На встречу выпускников приходит только автор (которого в настоящий момент тоже нет в живых). Точка поставлена. Оказиональное становится узуальным. Метафора. Жизнь.
[1] Аристотель, цитата из "Поэтического словаря" А. П. Квятковского. — М.: "Советская Энциклопедия", 1966. С. 156.
[2] Жирмунский Виктор Максимович, "Введение в литературоведение: Курс лекций" / Под ред. З. И. Плавксина, В. М. Жирмунской; Вступ. ст. З. И. Плавксина. Изд. 3-е. — М..: Книжный дом "ЛИБРОКОМ", 2009. С. 323.
[3] Роман Якобсон, Работы по поэтике: Переводы / Сост. и общ. ред. М. Л. Гаспарова. — М.: Прогресс, 1987. С. 328, 329.
[4] Квятковский А. П., Поэтический словарь / Науч. ред. И. Роднянская. — М.: "Советская Энциклопедия",1966. С. 156.
[5] Роман Якобсон в книге "Работы по поэтике: Переводы". — М.: Прогресс, 1987, в частности, писал: "Трактуя о языковых явлениях прошлого, трудно избегнуть схематизации и некоторого рода механизации. Сегодняшний уличный разговор понятней языка “Стоглава” не только обывателю, но и филологу. Точно также стихи Пушкина как поэтический факт сейчас непонятнее, невразумительнее Маяковского или Хлебникова". С. 272.
[6] Жирмунский Виктор Максимович, "Введение в литературоведение: Курс лекций / Под ред. З. И. Плавксина, В. М. Жирмунской; Вступ. ст. З. И. Плавксина. Изд. 3-е. — М..: Книжный дом "ЛИБРОКОМ", 2009. С. 327.
[7] Роман Якобсон, Работы по поэтике: Переводы / Сост. и общ. ред. М. Л. Гаспарова. — М.: Прогресс, 1987. С. 331.
[8] К. Кедров, "Метакод и метаметафора". — М., "ДООС", Издание Елены Пахомовой, 1999. С. 189.
[9] Там же. С. 189, 190.
[10] Михаил Эпштейн, Парадоксы новизны. О литературном развитии ХIХ — ХХ веков. — М., Советский писатель, 1988. С. 166, 167.
[11] Там же. С. 167.
[12] Виктор Соснора пишет не стихи, не циклы стихов, а книги. Это его творческое кредо.
[13] Виктор Соснора, "Зинзивер", № 2 , 2010. С. 48.
[14] Геннадий Айги, "Новый мир", № 3, 2007. Url: http://www.magazines.russ.ru.
[15] Толстой Л. Н., Отец Сергий: Повести. — М: Профиздат, 2008. С. 309.
[16] В книге "Синтетика поэзии: мысли и замечания". — М.: КРАСАНД, 2010, В. Я. Брюсов рассматривал поэзию как универсальную и максимально емкую языковую систему. Он, в частности, писал: "В смысле широком "поэзия" — все создания искусства, выраженные словом. Тогда и роман, например, "Война и мир", также — поэзия. В более узком (и более подлинном) смысле, "поэзия" — особый род словесного искусства, противопоставляемый "художественной прозе"". С. 81.
[17] Толстой Л. Н., Отец Сергий: Повести. — М: Профиздат, 2008. С. 321.
[18] Валерий Прокошин, "Выпускной-77", "Дети Ра", № 5-6, 2007. Url: http://www.magazines.russ.ru.
[1] Аристотель, цитата из "Поэтического словаря" А. П. Квятковского. — М.: "Советская Энциклопедия", 1966. С. 156.
[2] Жирмунский Виктор Максимович, "Введение в литературоведение: Курс лекций" / Под ред. З. И. Плавксина, В. М. Жирмунской; Вступ. ст. З. И. Плавксина. Изд. 3-е. — М..: Книжный дом "ЛИБРОКОМ", 2009. С. 323.
[3] Роман Якобсон, Работы по поэтике: Переводы / Сост. и общ. ред. М. Л. Гаспарова. — М.: Прогресс, 1987. С. 328, 329.
[4] Квятковский А. П., Поэтический словарь / Науч. ред. И. Роднянская. — М.: "Советская Энциклопедия",1966. С. 156.
[5] Роман Якобсон в книге "Работы по поэтике: Переводы". — М.: Прогресс, 1987, в частности, писал: "Трактуя о языковых явлениях прошлого, трудно избегнуть схематизации и некоторого рода механизации. Сегодняшний уличный разговор понятней языка “Стоглава” не только обывателю, но и филологу. Точно также стихи Пушкина как поэтический факт сейчас непонятнее, невразумительнее Маяковского или Хлебникова". С. 272.
[6] Жирмунский Виктор Максимович, "Введение в литературоведение: Курс лекций / Под ред. З. И. Плавксина, В. М. Жирмунской; Вступ. ст. З. И. Плавксина. Изд. 3-е. — М..: Книжный дом "ЛИБРОКОМ", 2009. С. 327.
[7] Роман Якобсон, Работы по поэтике: Переводы / Сост. и общ. ред. М. Л. Гаспарова. — М.: Прогресс, 1987. С. 331.
[8] К. Кедров, "Метакод и метаметафора". — М., "ДООС", Издание Елены Пахомовой, 1999. С. 189.
[9] Там же. С. 189, 190.
[10] Михаил Эпштейн, Парадоксы новизны. О литературном развитии ХIХ — ХХ веков. — М., Советский писатель, 1988. С. 166, 167.
[11] Там же. С. 167.
[12] Виктор Соснора пишет не стихи, не циклы стихов, а книги. Это его творческое кредо.
[13] Виктор Соснора, "Зинзивер", № 2 , 2010. С. 48.
[14] Геннадий Айги, "Новый мир", № 3, 2007. Url: http://www.magazines.russ.ru.
[15] Толстой Л. Н., Отец Сергий: Повести. — М: Профиздат, 2008. С. 309.
[16] В книге "Синтетика поэзии: мысли и замечания". — М.: КРАСАНД, 2010, В. Я. Брюсов рассматривал поэзию как универсальную и максимально емкую языковую систему. Он, в частности, писал: "В смысле широком "поэзия" — все создания искусства, выраженные словом. Тогда и роман, например, "Война и мир", также — поэзия. В более узком (и более подлинном) смысле, "поэзия" — особый род словесного искусства, противопоставляемый "художественной прозе"". С. 81.
[17] Толстой Л. Н., Отец Сергий: Повести. — М: Профиздат, 2008. С. 321.
[18] Валерий Прокошин, "Выпускной-77", "Дети Ра", № 5-6, 2007. Url: http://www.magazines.russ.ru.