Главная страница

Жанровые, стилистические и профетические особенности русской поэзии середины ХХ — начала ХХI веков. Организация современного поэтического процесса

«Жанровые, стилистические и профетические особенности русской поэзии середины ХХ — начала ХХI веков. Организация современного поэтического процесса»



Литературные группы и направления



Традиционалисты середины ХХ — начала ХХI веков:
Алексей Прасолов, Владимир Соколов, Владимир Бояринов, Андрей Санников, Юрий Перфильев, Юрий Кобрин, Михаил Лаптев, Нина Краснова


Русскую поэзию нельзя свести только к одной традиции. Традиций много. И силлабо-тонические, и верлибрические, и звучарные, и анаграмматические, и палиндромические… И все они в той или иной мере основаны на фольклоре, то есть в основе любого жанра лежит народное слово.
В этом разделе книги мы рассмотрим творчество ряда поэтов, которые последовательно развивают (развивали) рифмованное стихосложение в ХХ и ХХI веках.
Алексей Прасолов (1930—1972) при жизни печатался не так много. У него вышло 4 книги стихов: "День и ночь" (1966), "Лирика" (1966), "Земля и зенит" (1968), "Во имя твое" (1971). Между тем, этого поэта более сорока лет назад открыл широкому читателю Александр Твардовский, напечатав в "Новом мире" десять его стихотворений. Закономерный парадокс: автор, никогда не гнавшийся за сиюминутностью, оставил стихи абсолютно современные и не устаревшие. О человеке, природе, борьбе добра и зла.
Стихи Прасолова как бы незатейливы, спокойны, но в них есть внутренний нерв, чувство единства с окружающим миром. И, что самое замечательное, эти стихи написаны мастером, профессионально владеющим стихотворной техникой.

В объятьях сосен я исколот.
Я каждой лапу бы пожал.
И красоты кристальный холод
По жилам гонит алый жар[1].

Здесь каждое слово на своем месте, каждый слог (как писала по другому поводу Марина Цветаева) является лексической единицей.
Прасолов — поэт-философ, размышляющий о мире и космосе, ищущий (и зачастую не находящий!) ответы на вопросы.

А в стремительном усилье,
Как вызов, как вселенский клич,
Выносишь солнечные крылья,
Чтоб запредельное — постичь[2].

Бытует мнение, что стихи Прасолова асоциальны, герметичны. Это не так. Разумеется, в его стихах нет КАМАЗов и "Братских ГЭС" — социальное проявляется в лирике автора исподволь, имплицитно.
Вот как поэт, дитя войны, вспоминает о страшном лихолетье.

На пустыре обмякла яма,
Наполненная тишиной,
И мне не слышно слово "мама",
Произнесенной не мной.

Тяжелую я вижу крышу,
Которой нет уже теперь,
И сквозь бомбежку резко слышу,
Как вновь отскакивает дверь[3].

Лучшие стихи Прасолова предельно немногословны, лапидарны. У него есть настоящие шедевры, которые отчасти перекликаются с лирикой другого вечного странника — Георгия Иванова (1894—1958).
Читая и перечитывая Алексея Прасолова, понимаешь: тихим, спокойным поэтическим шагом, никому ничего не доказывая, не стремясь никому понравиться, поэт дошел до своего читателя. И остался в русской литературе. А это удавалось немногим.
Основным атрибутом традиционной поэзии Прасолова стала философия, философский взгляд на мир, его поэзия сродни познанию мира. Именно поэтому она современна и в наши дни.
Созвучен таланту Прасолова талант Владимира Соколова (1928—1992). Владимир Соколов тоже никогда не спешил за модой, не суетился, не пробивался. И вот уже много десятилетий он — один из самых читаемых в России авторов. Любим самыми разными слоями нашего народа, и, что наиболее примечательно, представителями разношерстного литературного сообщества — и традиционалистами, и авангардистами. Потому что талант. Потому что настоящий. Потому что сумел свое "новое слово тихонько шепнуть". Так тихо, что все услышали.
Удивительно — с годами его поэтика практически не претерпела изменений. Он дебютировал в сороковые (!) годы прошлого века сложившимся мастером, поэтом классической традиции. Не все стихи у Соколова равнозначны — это правда. Но в своих лучших произведениях это, конечно, поэт Божьей милостью. Лучше всего о себе он сказал сам:

Вдали от всех парнасов,
От мелочных сует
Со мной опять Некрасов
И Афанасий Фет[4]

Он и сам из этого ряда — продолжатель великой силлабо-тонической традиции ХIХ века. Хотя, надо признать, он не был чужд и определенным формальным поискам — писал свободные стихи, находил необычные рифмы.
Вот, например, какая неожиданная и звучная строфа:

Окно от дома до сарая
Бросало луч.
Какая терпкая, сырая
Стояла ночь![5]

По этой строфе можно судить о версификационном мастерстве поэте. Четырех/двухстопный ямб не выглядит устаревшим и старомодным, стих пружинист, поэт использует паронимическую рифму сарая—сырая (подобные рифмы стали наиболее распространены именно в конце ХХ века), неожидан для традиционалиста рифмоид луч—ночь. Словом, традиционалист Соколов использовал широкий диапазон стилистических приемов. Традиция находила опору в поиске новых выразительных средств. А новые выразительные средства "опирались" на традицию. Все взаимосвязано. Но главное, что совершенная стихотворная техника Владимира Соколова была слита воедино с его лирическим героем — человеком нешумным, совестливым, ранимым и думающим не только о себе.
…Пытаясь понять поэта, всегда ищешь его литературные истоки, корни. В случае с Владимиром Бояриновым это сделать не трудно. Поэту явно близки по духу Сергей Есенин (1895—1925) и Николай Рубцов (1936—1971), Николай Тряпкин (1918—1999) и Юрий Кузнецов (1941—2003), Анатолий Передреев (1932—1987) и Василий Казанцев.
Заметно некоторое влияние Георгия Иванова. Но совершенно очевидно: Бояринов — самостоятельный, сложившийся поэт. Первоклассный мастер и глубокий художник. Он — мастер стиха, несущий свое слово людям. Его стих ладен, точно северный сруб-пятистенок, открыт как истинно русская душа. Трагичен и самоироничен одновременно.
Его лапидарные, выверенные восьмистишия запоминаются сразу.

Только перепел свищет о лете,
Только ветер колышет траву.
Обо всем забывая на свете,
Я гляжу и гляжу в синеву.

Ничего я для неба не значу,
Потому что на вешнем лугу
Я, как в детстве, уже не заплачу.
Не смогу[6].

Или вот такое —

И потянулись стаями
Над долом журавли,
И с криками растаяли
В темнеющей дали:
За росстанью, за озимью,
За речкою иной…
А я, как лист, что осенью
Примерз к земле родной[7].

В этих стихах все как на ладони. И горемычная, забубенная душа, которая неотделима от грешной и святой Родины, и безупречная эвфония, и крепкие дактилические ассонансные рифмы (стаями–растаяли; озимью–осенью). Главное — виден национальный характер, русский человек. Человек, мучающийся, страдающий, безоглядный, неистовый и нежный, откровенно размышляющий о смысле жизни. Размышляющий о себе. Размышляющий о всех нас.
Бояринов придерживается не только силлабо-тонической манеры письма. У него немало верлибров. Он мастер раешного стиха — постоянно обращается к фольклорным жанрам. Но в каком бы стиле он ни писал, его стих всегда профессионален. Спрессован, пружинист, музыкален. И — всегда лиричен, и всегда — о душе. Вот, например, стихотворение под названием "Поздно". Судя по нему, можно сказать, что поэт вступил в пору поэтической зрелости.

Август осыпался звездно,
Зори — в багряном огне.
Поздно досматривать, поздно,
Встречи былые во сне.

Встретим улыбчивым словом
Первый предзимний рассвет.
Прошлое кажется новым,
Нового в будущем нет.

Дорого только мгновенье,
Только любовь на двоих.
Ты отогрей вдохновенье
В теплых ладонях своих.

Веки с трудом поднимаю,
Слезы текут из очей.
Как я тебя понимаю,
Ангел бессонных ночей.

Полночью я просыпаюсь
С чувством неясной вины.
Каюсь, любимая, каюсь!
Поздно досматривать сны!

Эта лихая погода
С первой снежинкой в горсти
Нам не подскажет исхода,
Нам не подскажет пути.

Вырваться надо на волю,
Надо дойти до конца
Нам по бескрайнему полю
До золотого крыльца.

В темени невыносимой
Мы спасены от беды
Светом звезды негасимой,
Светом падучей звезды[8].

…Мы живем в мире больших и грязных PR-технологий, когда легко белое выдать за черное, а черное за белое. К сожалению, эти технологии проникли не только в бизнес, но и в изящную словесность. Сколько голых и бездарных королей поэзии гуляет по Москве, не ведая стыда! И никто их не одернет, никто не приведет в чувство. Более того, у этих королей своя свита — литературные деятели (кураторы), приближенные критики, издатели и т. д.
Наблюдать за этим и грустно, и смешно. Все равно пройдет время — и липовые "рейтинговые" стихоплеты сойдут на нет, будто бы их и не было. Время все расставит по своим местам. Мощь поэтической России прирастает регионами, которых мы, к сожалению, не знаем, а точнее, не хотим знать.
Андрей Санников, живущий в Екатеринбурге один из лучших поэтов поколения, печатается в центральных московских журналах крайне редко — из недавних публикаций на память приходят разве что подборки в журнале "Знамя", № 3 за 2009 год, № 9 за 2013 год, и публикации в журналах "Дети Ра" и "Зинзивер". Между тем, это поэт могучего дарования, разнообразных (в том числе авангардных) традиций, богатейшего словаря и виртуозного версификационного мастерства. В каждом стихотворении Санникова — изысканная метафорическая система, внезапные перепады ритма, неожиданные эллипсы. При этом, как правило, его стихи выдержаны в определенной силлабо-тонической метрике. Вот характерное для него стихотворение:

Я говорил тебе, ненужное дыханье:
как будто — ничего, но мука — не снести.
Стоишь один в полуподводном храме,
в горсти.

Вот катакомбный сон. Вот стыд, как древесина.
Глядишь во тьму, как выпь, в белесый негатив.
Обратна темнота, причина — не причина,
простив.
Ты знаешь (сквозняки гуляют по запястьям),
что смерть, как медсестра, бездетна и бедна,
опрятна. Что еще? И пишет синей пастой
она[9].

Музыка стихотворения рождает новые смыслы, усеченные строки абсолютно оправданы, они "работают" на реализацию творческого замысла автора. И таких замечательных стихов у Андрея Санникова много.
…Юрий Перфильев — поэт непростой для восприятия. Он и традиционалист, и авангардист одновременно. Традиционалист — потому что использует классические стихотворные метры, точные (как правило) рифмы, авангардист — потому что наделен новым поэтическим видением. Его метафоры сложны и нетривиальны, его язык богат, но не эклектичен. Чувствуется, что автор прошел превосходную школу. Полагаю, что близкими поэтами Юрию Перфильеву являются Николай Заболоцкий (1903—1958), Иван Жданов, Алексей Цветков, Александр Чернов, Георгий Прашкевич, Сергей Попов, Александр Кабанов, Евгений Чигрин, Андрей Санников, Алексей Ивкин, Елена Оболикшта.
Но, безусловно, он самостоятельный поэт, имеющий "лица необщее выраженье". Основа поэзии Перфильева — это сильный метафорический ряд, безупречная звукопись и строгость, выверенность стихотворного метра. Смысл в поэзии Перфильева спрятан далеко в метафоре, в других тропах. Но, возможно, именно такой тропой способна идти современная поэзия. Вот характерное для поэта стихотворение:

С цепи, как бешеные цены,
на крик срываясь и размер,
согласно навыкам обсценным
шуметь повсюду, как шумер.
Псевдопотопная дилемма
месопотамские дела,
людское море по колено,
коль на закуску удила.
Москвавилон за облаками
пылищи пущенной в глаза
пугает вместо Мураками:
лихой маршрут, багаж, вокзал.
Мечты похожи на мечети,
босые с пятки до носка,
спецщит и тайный спецмачете
изобличают чужака.
Насельник сыт за перебором
окрестной скукой не вчера,
от огорчения с прибором
кладет на преданность двора.
Кипят безбашенные страсти
и поджимаются хвосты.
Глаза, просохшие от власти,
напрасны и, как звук, пусты[10].

Здесь нет пересказа, чем грешит большинство стихотворцев. Это поэзия, которую не перескажешь прозой.
Юрий Кобрин — поэт особый. Он представитель русской лиры, оказавшейся не по своей воле за рубежом. Кобрин живет в Вильнюсе.
Палитра стихотворных жанров, в которых работает Юрий Кобрин, на удивление велика и разнообразна. Он пишет и венки сонетов, и верлибры, и моностихи, и двустишия, и фигурные, и заумные стихи. Форма, конечно, не самоцель для мастера, а только способ выразить состояние души.
Душа — это главное.
Эволюция духовных поисков поэта представлена в его творчестве ярко и красноречиво. И в определенном смысле трагически.
В характерном стихотворении 1978 года поэт открыт нараспашку, радуется жизни, как ребенок, видит только хорошее.

Удивителен мир
и в разлуках, / и в радостях встреч,
и в безумствах любви,
и когда / ты от смерти на волос[11].

Лирический герой раннего Кобрина восторжен и окрылен идеями, замыслами, эмоциональными порывами. Словом, "юноша бледный со взором горящим".
Со временем он претерпевает существенные изменения.
После перестроечных лет интонация поэта резко меняется. Окружающий мир позднего Кобрина не только не удивителен, он одиозен и зачастую страшен. От лирических восклицаний поэт переходит к острой, социально-публицистической гражданской поэзии. Поэзии прямого высказывания. Стихи позднего Кобрина обнажены, как исповедь человека, которому нечего терять. Он называет вещи своими именами. Белое — белым, а черное — черным.
Поэт — созданная Богом лакмусовая бумажка мироздания. Он не может ошибиться и показывает только то, что есть на самом деле. Что есть в сердце и вокруг.
Если ранний — лирический — Кобрин изобиловал метафорами, сравнениями (вспомним замечательный верлибр: "поцелуи твои легки и упруги, как теннисные мячи, / стремительно касающиеся земли / и взлетающие в глубину-голубизну неба"), то сейчас он пишет жестко и нелицеприятно, как мужественный и непродажный репортер из горячей точки. Тут уже не до метафор.

Пришли такие времена,
Кто крут, того и кнут!
Какая в том твоя вина,
Что ты остался тут?..
Что для себя завоевал?
Горбатился в цеху.
И проклинал лесоповал,
И тех, кто наверху[12].

Так Юрий Кобрин в стихотворении "Празднующим 9 мая" говорит о ветеранах Великой Отечественной войны, оставшихся в Литве. Он защищает русского ветерана, всем сердцем протестует против квасных патриотов, забывших, какой ценой была завоевана победа. В том числе и для коренного населения.
Вместе с тем в других стихотворениях поэт дает и беспощадный вердикт негативным тенденциям развития российского общества.
Не буду приводить много цитат. Напомню только двустишие "Отношения", на мой взгляд, очень емкое, выразительное и горькое, как, собственно, все стихи поэта, написанные в ХХI веке.

Бог не выдаст, свинья не съест.
Русский русскому lupus est[13].

Русский русскому волк. Разве это не точно сформулировано и не отражает реальное положение вещей в современном российском обществе? Разве это не характеризует тенденцию отношений между людьми (и не только русскими!) в постперестроечное время?
Обижаться на поэта не стоит. Нечего на зеркало пенять… Поэта надо услышать. И сделать выводы.
…Николай Заболоцкий определил в свое время суть поэзии аббревиатурой МОМ. Мысль — образ — музыка. Гениальный автор "Столбцов" показал, что поэзия синтетична, собирательна по своей природе и не обязана ограничиваться одним, пусть даже очень эффектным приемом. Космическое сочетание несочетаемого — это, по-видимому, и есть магистральный путь поэзии. Современных авторов, следующих по этому пути, не так много.
Рассмотрим творчество Михаила Лаптева (1960—1994), нашего талантливейшего современника, который ушел из жизни, не дожив до тридцати пяти лет. Стихов этого поэта, продолжившего и развившего стиховые системы раннего Пастернака и Заболоцкого времен "Столбцов", опубликовано не много (в ЖЗ всего две подборки!)[14]. Между тем, это стихи высочайшей пробы.

* * *

С запрещенным лицом я иду по сосне,
я иду под сосною.
Телевизор мерцает крылами во мне,
между Богом и мною.
И гееньего воздуха зреет чугун
в страшной тупости ада,
и горит воробей, дотянувшись до струн
голубого детсада.
Я поглажу его неразменной рукой,
я войду в эти двери,
где тяжелою бронзой улегся покой
тишины и доверья,
чтобы встать и оплакивать смерть воробья,
словно брата родного,
и просить, и молить, чтобы епитимья
наложилась на слово,
точно пластырь на рану. Кричать и стонать:
я виновен, виновен!
О, не лучше ли быть мне слепым, как Гомер,
и глухим, как Бетховен!
Как поставить мне жизнь, словно пень, на попа,
как прозреть сполупьяна,
как узнать, завела ли крутая тропа
во владенья Ивана?
Но в кремлевских палатах — лишь ладан да мох
над обритой страною.
С запрещенным лицом я иду — видит Бог! —
я иду под сосною[15].

В этих безупречных стихах нет того, чего в стихах быть не должно. В них нет ни тяжеловесности, ни стремления понравиться читателю. В них нет прозы. И это самое удивительное. Ибо даже самые великие стихи большинства классиков ("На холмах Грузии…", "Во всем мне хочется дойти до самой сути", "За столько лет такого маянья"...), в принципе, можно пересказать вполне обыденными словами. Михаила Лаптева прозой пересказать весьма затруднительно. В стихах этого подлинно-трагичного поэта "дышат почва и судьба".

Лыбится черный Космос. Бог за моей спиною
в шашки на мою душу режется с сатаною.
Сойду с пути провиденья, ведущего к небесам.
Сам я с собой отныне. Отныне я только сам[16].

У талантливой Нины Красновой очень мало публикаций в постсоветской России. Кроме журналов Союза писателей ХХI века "Дети Ра" и "Зинзивер" (а также журнала "Крещатик") — н и  о д н о й  в изданиях, входящих в престижный портал "Журнальный зал". Оставим это без комментариев.
Нина Краснова — выходец из Рязани, ее стихи пропитаны фольклором, русским самовитым, неподцензурным словом, она подлинный мастер стиха. В ее арсенале широчайший набор поэтических средств: и частушка, и раешник, и речитатив, и плач, и заговор…
Ее рифмы, как правило, точны и при этом неожиданны: наивысшей—нависшей; похвалы—пахлавы; тропой—толпой; начиняю—начинаю. А бывает, что Краснова использует — когда это необходимо — банальные рифмоиды.
Краснова — это пре-красная душа русского народа, это чистый и мудрый голос в нашей печальной действительности. Это национальный поэт. Лицо нации.
Очевидно, что Нина развивает высокие традиции Николая Клюева и Николая Тряпкина, Ольги Фокиной и Ксении Некрасовой и, конечно, Сергея Есенина. Все ее тексты основаны на фольклоре (что большая редкость в современном литературном процессе). Вот характерное стихотворение:

Шла я по жизни, шла,
К развилке дорог пришла.

Одна дорога — направо.
Другая дорога — налево.
А третьей дороги нет,
А прямо — дороги нет.

Камень лежит у развилки дорог.
У камня стоит здоровенный бульдог.
На камне сидит сова.
На камне такие слова:

"Направо пойдешь —
Славу и деньги найдешь,
Любовь потеряешь.

Налево пойдешь —
Любовь найдешь,
Славу и деньги потеряешь.

Прямо пойдешь —
Правду найдешь,
Славу, деньги и любовь потеряешь.
Пропадешь".

Над камнем дорожный знак:
"Можно идти направо,
Можно идти налево,
А прямо нельзя никак,
А прямо нельзя никак.
Прямо дороги нет,
Прямо дороги нет".

Ворон на ветхой сосне
Прокаркал вежливо мне:
— Куда, гражданка, пойдешь?
Прямо пойдешь — пропадешь.
Хочешь, направо тебя провожу?
Хочешь, налево тебя провожу?
Куда, гражданка, пойдешь?
Направо? Налево? Куда?

— Прямо пойду! туда!

— Прямо пойдешь —
Пропадешь!

— Авось не пропаду.
А пропаду так пропаду.
Зато правду найду.

Но прямо дороги нет!
Но прямо дороги нет!

— А я ее проложу!

6 марта 1985 г.,
Рязань, Дашково-Песочня
[17]

Особый разговор — частушки Нины Красновой. Они всегда  раскованны, смелы, зачастую с соленым словцом, ну а как же иначе — в частушке! Ненормативная лексика в припевках Красновой всегда оправдана.

Он спросил с подъе…очкой,
Что у меня под юбочкой.
А я не сказала,
Взяла и показала[18].

Нина Краснова умеет шутить и умеет грустить (трагичен ее цикл стихов об ушедших из жизни маме и сестре).
Краснова ни  на кого не похожа. Это самостоятельный, глубокий поэт. Она привнесла в русскую поэзию свой рязанско-мещерский словарь, невероятную открытость, лиричность на грани фола. И при этом — неслыханную чистоту.

* * *

Завтра я уеду от тебя,
Завтра я уеду от тебя,
Море мое, моречко,
Горе мое, горечко.

Я к себе уеду во Рязань,
Я к себе уеду во Рязань —
Далече-далеченьки.
До встречи, до встреченьки!

Я возьму на память о тебе,
Я возьму на память о тебе
Не янтарны камушки
Для себя и мамушки,

А возьму на память о тебе,
А возьму на память о тебе
Розовы ракушечки
В этой коробушечке.

А еще на память я возьму,
Эту фотокарточку возьму —
На вечно сбереженьице —
Твое изображеньице.

Как же я уеду от тебя,
Как же я уеду от тебя,
Море мое, моречко,
Горе мое, горечко?

20 октября 1982 г.,
Дубулты, дом творчества
[19]

…Нине Красновой выпал удивительный дар. Выражая себя, она выражает этнос. Это бывает крайне редко.
…В рамках жестких силлабо-тонических традиций анализируемые в этом разделе книги поэты сумели сохранить собственный стиль, индивидуальную манеру и показать, что рифмованное стихосложение по-прежнему актуально и разнопланово в современной России. Эти традиции велики и неисчерпаемы.


[1] Алексей Прасолов, "На грани тьмы и света". — Воронеж, Центр духовного возрождения Черноземного края, 2005. С. 34.


[2] Там же. С. 21.


[3] Там же. С. 162.


[4] Владимир Соколов, "Это вечное стихотворенье… Книга лирики". Предисл. М. Е. Роговской-Соколовой. Сост., подгот. Текста И. З. Фаликова. — М., Издательский дом "Литературная газета", 2007. С. 44.


[5] Там же. С. 55.


[6] Владимир Бояринов, "Испытания". — М., "Новый ключ", 2008. С. 6.


[7] Там же. С. 7.


[8] Там же. С. 8.


[9] Андрей Санников, "Знамя", № 3, 2009. Url: http://www.magazines.russ.ru.


[10] Юрий Перфильев, "Другие дни". — М., Библиотека журнала "Дети Ра", 2009. С. 55.


[11] Юрий Кобрин, Гены Ганнибала. Избранное. — М., Вест-Консалтинг, 2013. С. 173.


[12] Там же. С. 15.


[13] Там же. С. 119.


[14] Одна из самых значительных публикаций вышла в 1997 году в коллективном сборнике "Полуостров" (Москва, издательство АРГО-РИСК).


[15] "Поэтоград", № 4, 2010. Url: http:// www.poetograd.ru.


[16] Там же.


[17] Краснова Н. П., Избранное / Предисловие Валерия Золотухина. — М.: Издательство "Книжный сад", 2011. С. 199, 200.


[18] Нина Краснова, "Зинзивер", № 8, 2013. Url: http://www.magazines.russ.ru.


[19] Краснова Н. П., Избранное / Предисловие Валерия Золотухина. — М.: Издательство "Книжный сад", 2011. С. 85.