АЛЕКСАНДР ХАНЬЖОВ. БОРИС РЫЖИЙ. АННА АЛЬЧУК. ТАТЬЯНА БЕК

Принято считать, что поэты-пророки были только в прошлом — в ХIХ, ХХ веках. Нет, поэты-пророки живут среди нас. Пишут о нас, пишут о себе, говорят о том, что видят, о том, что не видим мы, простые смертные.
Саратовец Александр Ханьжов (1947—2002) прожил настоящую жизнь поэта, пройдя суровые "университеты" — ЛТП, психбольницы, туберкулезный диспансер, тюрьмы (за пьяную драку он провел в местах не столь отдаленных несколько лет). Но биография не всегда обеспечивает качество стихов. Ханьжов — поэт настоящий. Даже в своих записных книжках поэт проявлял поэтическую суть. Его дневниковые записи сродни однострокам (моностихам): Отстегнутые крылья лени; Не каждый лепет в Лету канет[1].
Как истинный поэт, Александр Ханьжов предсказал свою судьбу. В стихотворении "О палиндромах" он написал: "Я умер в палиндромный год, / И возраст мой был палиндромен..."[2]. Так и произошло — поэт скончался в 2002 году в возрасте 55 лет.
Яркая и противоречивая фигура новейшей русской поэзии — Борис Рыжий (1974—2001). Трагической была его земная жизнь, трагические он писал стихи. Каждая строчка, каждая лексема и пунктуационный знак этого поэта говорили о боли, о душевном надломе, о тех тектонических социальных сдвигах, которые произошли в стране. Житель большого (но не столичного города), Борис Рыжий оказался плотью от плоти суперэтноса, находящегося в состоянии бифуркации. И вот это состояние — через поэтическое метафорическое слово — поэт выразил. Он выразил то, что происходило с ним, и то, что спустя некоторое время будет происходить с несчастной, вымирающей страной, в которой смертность катастрофически превысит рождаемость, повсюду начнут греметь взрывы, а нравственные ориентиры станут ненужным атавизмом.
Связь между своим лирическим героем и родиной поэт четко зафиксировал в стихотворении с выразительным названием "На смерть Р. Т."[3] В этом стихотворении есть такая строфа:

Поэт не выбирает тропы и фигуры (приемы). Тропы и фигуры выбирают поэта. Набор изобразительных средств Бориса Рыжего был поливариативен — от явных и предельно экспрессивных (лексика) до более сложных и потаенных, как, например, анжамбеман. В литературных приемах поэт сосредоточил и сконцентрировал мощь и выразительность своего лирического героя.
Лексика Бориса Рыжего говорит сама за себя: "А жизнь проходит"; "Похоронная музыка"; "я тоже умру"; "Жалуйтесь, читайте и жалейте, / греясь у огня, / вслух читайте, смейтесь, слезы лейте. / Только без меня"; "Так и мы сойдем с экрана, / не молчи в ответ./ Над могилою Романа / только синий свет"; "я так давно / с предсмертною разлукою сроднился"; "Погадай мне, цыганка, на медный грош, / растолкуй, отчего умру. / Отвечает цыганка, мол, ты умрешь, / не живут такие в миру"; "тому, кто зачислен к мертвым, а из живых уволен".
Резкие, взрывные анжамбеманы адекватно передавали характер поэта, его обостренное чувство неприятия враждебного и несправедливого мира — строфа, строка и даже слово разделялись на части, точно сердце человека или огромная страна (музыка — муза ко / мне"). В данном случае анжамбеман вкупе с неожиданной составной рифмой производил эффект повышенной суггестии. Форма начинала выполнять роль содержания.
В одном из лучших своих стихотворениях поэт писал:

Метакомуникация Бориса Рыжего со своей генерацией, последующими поколениями была подготовлена опытом его предшественников — сакральным опытом Пушкина и Есенина, Волошина и Гиппиус… Молодой поэт, точно подхватил эстафетную палочку от именитых собратьев, вписавшись в координаты определенной профетической парадигмы и СТИМы (стиховой системы). Школа русских поэтов-пророков открыла в своих рядах новое имя.
Талантливым и во многом уникальным поэтом была Анна Альчук (1955—2008).
Она находила тайные смыслы и коды в Слове, расщепляя его, как физик, на атомы. Она вызвала целую волну подражателей, но, похоже, этого не замечала.
За три месяца до своего трагического исчезновения в Берлине Анна прислала мне свои новые стихи. Страшные, пророческие строки — она предвидела свою судьбу.

Тут нечего добавить — поэтом обживается вечность.

Татьяна Бек (1949—2005) начинала свой путь в поэзии как автор достаточно легких и светлых стихов. "Трагическим тенором эпохи" она стала в конце ХХ — начале ХХI веков. Показательна в этом смысле ее книга "Облака сквозь деревья"[6]. Фактически вся эта книга о неумолимо, лавинообразно, сокрушительно приближающейся кончине.
Справедливо писал Александр Шаталов: "Это постоянное ощущение близкой смерти и человеческого сиротства при встрече с нею делают стихи — поэзией"[7].
Создадим краткую лексическую таблицу книги Татьяны Бек "Облака сквозь деревья":

Существительные

Общее настроение книги можно выразить пронзительным четверостишием:

Казалось бы, поэтесса пишет о себе — о своем душевном надломе, одиночестве, бытовом неустройстве, личных переживаниях и трагедиях. Нет, поэт всегда пишет о времени, в котором живет, о своей генерации, об этносе. В этом смысле ключевым для понимания профетической поэтики Татьяны Бек является следующая строфа:

Действительно, одна эпоха закончилась, а в новой эпохе Татьяне Бек и многим другим представителям интеллигенции места не нашлось. Вот эту эпоху безвременья и выразила поэтесса, написав честно и жестко: "Я вымираю, — как речь и раса, / Перебродившая чересчур".
Квинтэссенция профетической, эсхатологической лирики Татьяны Бек сфокусирована, на мой взгляд, в одном из лучших ее стихотворений, датированном 1997 годом. Здесь сказано все. Ни убавить, ни прибавить.