|
|
Александр ПЕТРУШКИН
ОЖОГИ СНА * * * И поражения подарок
из камня воздухом в руке разжатой стал, свое гнездовье не покидающим нигде, в стране обратной нашим лицам — он в хворосте и хворотьбе, в монашестве возвеселился и в крошках спит на бороде, он водоносом стал, синицей, что хлеб вкушает от руки, когда сгорают наши лица внутри покинутой тоски. На половине непечатной — стою оживший и другой, и поражения подарок держу разжатою рукой. (06/07/15)
* * *
А дождь, который вход за дождь,
а вовсе не вода, опять закинул в воздух дрожь, где круг бежит меня, меня вокруг спешит в чугун, бежит среди камней, средь мертвецов моих спешит, бежит среди друзей, которым не был другом я, которых не простил, которых дождь или трамвай когда-нибудь убил, которых я забыл, как вдох и выдох или спирт, которых мякишем земли однажды закусил. И смотрит дождь через губу на тело моих слов, которые насквозь идут сквозь трубки мертвяков, которые теперь вода и потому легки, которые, как провода, лежат в винтах тоски, которые, как пузыри ожогов или сот, бегут, средь ос без головы, стеречь из тьмы осот, всеодиночество мое они идут беречь, чтоб из воды собрать меня а тело мое сжечь. (03/07/2015)
* * *
Рай непрозрачен, что ни говори,
и ангелы из мяса и крови, и Бог стоит под камнем и в камнях, в горячей птичьей плоти номерах Бог выкипает тихо и свистит, и входит в дом из стай небесных крыш ну что молчишь? ну что же ты молчишь — всегда, когда со мною говоришь? Рай непрозрачен в чайке на холме посередине озера и вне его трещотки — щепки, кожа, тьма и сад, который не имеет дна и ливень окровавленный течет налево справа и обратно — в рот где рай — и дщерь и сын, и мокрый дух, что осам местным не дает вздремнуть. (06-07/2015)
* * *
Неважно что за человек
в тебе моргает из-под век — тяжел не век, но слог его, когда особенно того, когда особенно сейчас, когда заходит в небо дом и темен знак в его устах горит почти что как окно, когда неважный человек, как в мышеловке из дождя, играет в пекаря свой век на облако, что в нем, галдя, когда особенная тень жены лежит повдоль его, как знак грядущих перемен, когда не будет никого. (28/06/2015)
* * *
Ожоги сна, когда его покинешь,
горят и светятся как голуби. в плечах они читают свернутый свой свиток, запутавшийся в кодах и ключах. И фосфор их горит [почти пылает], где — будучи прочитанным — исчез не Бог, но след его, который крайний почти всегда, и здесь теряет вес [как дверь] глядящий. Свернутый в воронку стоит он, в первый воздух из утра снимает пенку, то есть фотопленку, которую из тьмы чужой в долг взял, в рулон ее он сматывает сети, в силки словесные уловленных пустот и пропусков — ты это все заметил, но не закончил? — так пчела из сот выглядывает дверь не закупорив, став пробкою, летящею к земле, и сон глядит свой сон с пчелиным брюшком где ты растешь золою на золе. (29/06/2015)
* * *
Андрею Таврову
Дудка светлая, июнь,
завершаешься пичугой — человека пройден круг неспасительный испуга. Дудка, светлая в цвету, переменчивей мелодий всех своих, стоит в меду несвершившейся погоды. Вот угодья все твои, вот охота и гнездовье, вот твой выдох, вот мой штрих тела, что совсем условно. Безусловный звук во рту у синицы или капли — спишь и зреешь, как зерно, дудка белая, как цапля. (06/2015)
* * *
И нестерпимый свет,
что замерзает в лед, внезапно в дом — как рой — за рыбою войдет, и восемь своих крыл [как стрекоза] в тебя возложит — из воды твой ангел, не любя. И входит без ключа в тебя нетвердый свет, и ты уже меняешь, как стрекоза, свой цвет, и рой летит с тобой внутри смешной крови, где нетерпима плоть [попробуй, улови! ее последний клик по клавише себя] и ты уходишь вновь, сужаясь в не дыша. (06/2015)
ЭСХИЛ
Тень — тяжба света и лица,
что снова тащат в небеса, топорно воздух приоткрыв, Отца — еще точнее крик его, и стая чаек вкруг встает лицом в Отца, где вдруг он растворяется, как дверь для насекомых и зверей Не небо пасмурно — игры игла где ангел поспешил сновать меж тканью и душой, что в электрический запой впадают словно в перерыв, себя распаду приоткрыв, сквозь слова сказанного жуть, где больше точно не уснуть. Так плыл сентябрь из половин расколотых — Отец един стоял и плакал надо мной своей кленовою стопой. (30/06/2015)
ЛЖЕКЛАССИЦИЗМ
На темном поле бабочка летит
в своей воде, где камень ей свистит: — ты будешь жить, ты будешь шить меня, вокруг меня расти и на корнях моих оставишь память и нору, не больно умирая на лету. И в темной бабочке спит камень на полях, преодолев подводный ее мрак, он видит, как внутри она плывет, и завершает устный перевод, и слово разгорается как страх: — сомкни уста, не говори, не так На темном поле — пена и слюна, которыми расплавлена спина у бабочки что спит в своих камнях и держит смерть мою в своих крылах становится то плотной, то пустой, то поделенной на два. Так иной ты ведаешь от жизни холодок, где мы — калитка, через нас другой проходит наизусть сквозь тьму и поле, что ей поделены на смерть и волю. (30/06/2015)
|