Выступая
на одном из литературных вечеров в Москве, популярный писатель русского
зарубежья Саша Соколов высказал мнение о том, что самый «солидный» срок
эмиграции — 17 лет, что только минуя этот временной барьер, можно в
полной мере познать все ужасы и прелести жизни на чужбине.
Известная на Западе русская поэтесса Валентина Синкевич не была в России
46 (сорок шесть!) лет — целую жизнь. Но по-прежнему считает ее своей
Родиной.
Поэтесса
Валентина СИНКЕВИЧ:
«МЫ ПЕЛИ
НА ЭТОЙ КРАСИВОЙ И СТРАШНОЙ ЗЕМЛЕ...»
— Валентина
Алексеевна, расскажите, пожалуйста, хотя бы вкратце, о Вашей необычной,
похожей на приключенческий роман жизни, — попросил я красивую, моложавую,
говорящую по-русски без малейшего акцента женщину, приехавшую в Москву
в 1991 году по приглашению Союза писателей СССР.
— Я родилась в Киеве, но практически все детские и отроческие годы прожила
в маленьком провинциальном городке на реке Десне — Остер. Мой отец преподавал
математику в средней школе, хотя по образованию был юристом. Он прекрасно
понимал, какой режим царит в стране. Чтобы никак не потворствовать этому
режиму, отец и занялся математикой, считая ее аполитичной наукой. Но
все равно в семье царил страх неминуемых арестов, ибо арестовывали всех
подряд. Однако жизнь шла. Отец и мама очень любили поэзию, искусство,
часто возили нас с сестрой в Киевскую оперу, приобщали к духовной пище.
Родители прививали нам любовь к книге, уже в детстве я читала и перечитывала
русскую классику, Виктора Гюго, Жюля Верна, Майн Рида, писала с десятилетнего
возраста стихи, знала наизусть произведения многих поэтов. Кстати говоря,
проживая уже в Америке, работая в очень солидной библиотеке Пенсильванского
университета, я сделала печальный вывод, что американские дети не знают
того же Майн Рида, столь любимого в России. Например, в Филадельфии
есть только один том этого классика американской литературы — в одной
из библиотек, специализирующихся на старых англо-американских авторах.
— В одном из Ваших стихотворений есть такие строки: «Когда-то нас
вспомнят: мы пели на этой красивой и страшной земле». Это автобиографические
стихи?
— Это стихи обо всем нашем, несколько необычном поколении, но и обо
мне, конечно, тоже. Жизнь не только радовала меня. Во время Великой
Отечественной войны меня в возрасте шестнадцати лет фашисты угнали в
Германию. Меня определили в трудовой (не концентрационный) лагерь —
мы работали на полях, выполняли очень тяжелую работу, но нас (во всяком
случае, меня) не мучили, не били. Да, мы были рабочей скотиной, да,
нас очень плохо кормили: кусочек хлеба, кусочек маргарина, брюква, вот
и весь рацион, но над нами не измывались, у нас было даже полдня выходного.
Правда, когда мы, молодые девчонки, выбегали на ухоженные германские
улицы, то чопорные, важные немки осаживали нас и запрещали говорить
по-русски. Вот так и текла моя жизнь в Германии: сначала я работала
на полях, а потом попала в прислуги в один бюргерский дом...
— А когда закончилась война?
— А когда закончилась война, мы оказались в Британской зоне разделенной
на части побежденной Германии. В сорок шестом году я вышла замуж и родила
дочку. Возвращаться назад я побоялась. Не хотелось из одного плена попадать
в другой. Вы еще молоды, не знаете, наверное, что люди, которые находились
на оккупированных территориях, считались людьми третьего сорта, что
ли, а уж про угнанных в Германию и говорить не приходится. Нас ждал
сталинский лагерь. Мы об этом знали. И очень многие, в том числе и я,
приняли решение остаться на Западе. Несколько лет просидели в Британской
зоне, ожидая выезда. А визы все не было и не было ни из одной страны.
Однако мы не теряли надежды. Мы надеялись на Африку, Латинскую Америку,
я даже начала учить испанский язык, но неожиданно нам повезло — нас
пригласила в США миротворческая протестантская организация. И мы оказались
в этой гостеприимной стране, не зная ни одного английского слова.
— Как Вы адаптировались в Америке?
— Это был мучительный процесс. Я долго не могла поверить в то, что живу
в свободной стране, что я не рабыня, не запуганная страхом ареста родителей
советская девушка, не прислуга в немецком доме, что я СВОБОДНА! На адаптацию
ушло лет десять. Но я оттаивала душой, я устраивалась в жизни, я переменила
такое огромное количество работ, в том числе и тяжелых физических, что
легче сказать, чем в Америке я не занималась...
— И все же Ваша первая профессия?
— Начала я работать санитаркой в госпитале при доме престарелых. Это
было очень трудно и физически, и морально. Так я зарабатывала себе на
жизнь. Потом опять физический труд, потом опять... А спасла меня от
этой изнурительной работы... Россия. Все она же!
— Каким образом?
— Дело в том, что в космос полетел первый советский спутник, Россия
стала бешено популярной, и знание русского языка сделалось превосходной
профессией. Поэтому в скором времени мне предложили должность с хорошим
окладом в библиотеке Пенсильванского университета, где я проработала
вплоть до своей пенсии двадцать семь лет.
— Валентина Алексеевна, Вы — автор четырех сборников стихов, уже
первую книжку заметили критики, положительную рецензию на нее написала
Ирина Одоевцева. Вы опубликовали множество эссе, литературно-критических
статей, читали лекции в университетах, устраиваете вечера русской поэзии,
как говорили у нас совсем недавно, «несете культуру в массы». Просветительская
миссия для Вас — одна из целей в жизни?
— Да, это так, но, знаете, эту миссию нести очень трудно. В одном из
своих стихов я писала: «Я в Америке Америке читаю Блока. В небоскребном
зале слушателей пять». К сожалению, интерес к поэзии на Западе катастрофически
падает.
— И все же Вы катите камень просвещения в гору, издаете альманах
«Встречи», в котором публикуются как известные поэты-эмигранты, так
и совсем молодые авторы. Расскажите немножко о «Встречах»!
— Альманах выходит с 1977 года, у нас публиковались практически все
поэты русского зарубежья, кроме Иосифа Бродского, который из эмигрантских
журналов, пожалуй, связан только с «Континентом». У нас печатались мои
старые друзья Николай Моршен, Олег Ильинский и ныне покойные Ольга Анстей
и Иван Елагин. С последними я познакомилась еще в 1950 году на крохотном
суденышке, перевозившем так называемых перемещенных лиц из Германии
в Америку. У нас вышли и последняя «западная» публикация Ирины Одоевцевой,
и первая (она же покуда единственная) публикация стихов Владимира Войновича...
У нас публикуются и дебютанты, мы стараемся помочь молодым поэтам, выходцам
из России, найти своего читателя, поверить в свою звезду.
— А каков тираж альманаха?
— Пятьсот экземпляров. Для «русской» Америки это неплохой тираж, к тому
же позволяющий нам самоокупаться. Себестоимость «Встреч» — две с половиной
тысячи долларов. Гонораров мы, к сожалению, платить не можем.
— Валентина Алексеевна, сейчас Вы на пенсии, но Вы по-прежнему очень
заняты. Хватает ли у Вас времени на личную жизнь?
— Поэзия и альманах — это моя личная жизнь, но я еще и мать взрослой
дочери, бабушка двух внучат. Внучки и внука.
— А чем занимается дочь?
— К сожалению, она никак не связана с литературой, но по-русски говорит
очень хорошо. Работает администратором в офисе большого госпиталя.
— А внуки говорят по-русски?
— К сожалению, нет.
— Есть ли у Вас близкие родственники в России?
— Близких родственников нет. Когда меня угоняли в Германию, я очень
переживала за маму (отец у нас умер еще до войны), но успокаивала себя
тем, что с ней остается моя родная сестра. Я думала, была уверена, что
сестра поможет маме пережить все несчастья, которые обрушились на нашу
семью. И никак не хотела осложнить им жизнь. Долго не решалась написать
письмо родным. Боялась как-то навредить... Решилась только в Америке,
после смерти Сталина. И узнала из письма своей двоюродной сестры, что
моя родная сестра была смертельно ранена осколком снаряда при освобождении
Остра, а мама умерла после войны, так и не зная, жива я или нет.
— Что Вас поразило в нашей стране при возвращении?
— Удивление чисто гоголевское: все говорят по-русски! Я привыкла к иноязычной
среде, вот уже и статьи, и стихи иногда пишу по-английски, а здесь все
говорят на родном языке — какая роскошь! Поразило и то, что люди очень
смело обо всем рассуждают, и в газетах, и просто в быту, и ничего не
боятся.
— Вы не жалеете, что Ваша жизнь сложилась именно так, а не иначе?
— Я — фаталистка. Думаю, со мной случилось то, что не могло не случиться.
Об этом у меня есть одно стихотворение. Оно посвящено Лии Владимировой.
* * *
Я прошлое окутываю
теплою золою
и вспоминаю благодарно и светло
о том, что было на земле со мною,
о том, что быть другого не могло.
Земной мой путь давно загадан —
какой-то водолей на землю милость лил,
и непонятно, — словно генный гений-атом, —
любовь к живому слову подарил.
К живому дереву, и перышку, и шерсти...
Чудесный мир — крылат, четвероног —
во мне он весь от колыбели и до смерти.
И никаким другим он быть не мог.
Беседу
вел Евгений СТЕПАНОВ
1991