журнал «Вопросы литературы», № 3, 2002

СПЕЦИФИЧЕСКИЕ МЕМУАРЫ

* * *

Когда мне было мало лет, мне сказали, что Шолохов писал свои книги десятилетиями. Я подумал: «Вот лафа — сидишь себе дома, пишешь книги. А зарплата идет... Скажешь в издательстве, что напишешь роман через двадцать лет. Сам быстренько накатаешь его за годик, а потом девятнадцать лет отдыхаешь!»
Я тогда не знал, что никакой зарплаты писателям не полагается.

 

ПРО ВИКТОРА КОРКИЯ

Когда мне только исполнилось шестнадцать лет, я, нахальный московский юноша, пришел в редакцию журнала «Юность» — предложить для публикации свои стихи. Сотрудник отдела поэзии Виктор Коркия, прочитав мои опусы, одобрительно сказал:
— Мне понравилось. Для нас это перспективно. Пока публиковать, конечно, нечего. Но приходите попозже — через годик-другой...
Я ушел. И с тех пор по редакциям особенно не ходил. Жил вдалеке от Москвы, а часто и от России...
Мне было уже под тридцать, когда я решил предложить журналу «Юность» свои стихи для публикации.
Встретил меня нестареющий Виктор Коркия.
Он внимательно прочитал мои стихи и сказал:
— Мне понравилось. Для нас это перспективно. Пока публиковать, конечно, нечего. Но приходите попозже — через годик-другой...
История, безусловно, забавная. Но самое забавное (и вместе с тем грустное!), что Виктор Коркия (кстати говоря, очень талантливый, поэт) оказался прав. В том смысле, что «пока публиковать, конечно, нечего».
Тамбовская поэтесса Валентина Дорожкина рассказывала:
— Во времена антиалкогольной кампании редакторы искорежили мне одно стихотворение. В нем была такая строфа:

Уже не раз мне приходилось видеть,
как накрывают стол для торжества:
расставив все — закуски, фрукты, вина,
и приготовив для гостей слова...

Опубликовали так:

Уже не раз мне приходилось видеть,
как накрывают стол для торжества:
расставив все — закуски, фрукты, соки,
и приготовив для гостей слова...

 

ФОРТУНА ЧАБУА АМИРЭДЖИБИ

Эту историю мне поведал в Дубултах мой старинный товарищ, журналист Леша Кусургашев.
Замечательный грузинский писатель Чабуа Амирэджиби (автор знаменитого и экранизированного романа о Дата Туташхиа) в сталинские годы сидел. И совершил побег из лагеря. Добрался до Минска. И вдруг попался. Совершенно нелепо, случайно. К нему на улице подошел милиционер и спросил:
— Вы кто? Откуда?
Амирэджиби ответил первое, что пришло ему в голову:
— Я командированный.
— А где вы живете?
— В гостинице «Беларусь», в номере пятьсот восемь.
— Как ваша фамилия?
— Мамаладзе. (Писатель назвал первую пришедшую на ум фамилию.)
Затем они (Амирэджиби и милиционер) пошли в гостиницу. Подошли к администратору. Милиционер спросил:
— В каком номере проживает гражданин Мамаладзе?
Администратор долго копался в списках, а потом сказал:
— В пятьсот восьмом!
Прошло время. Жизнь нормализовалась. Писатель узнал координаты своего невольного спасителя — гражданина Мамаладзе. Каждый год поздравлял его с днем рождения. После его смерти стал переводить деньги родным.

 

ПРО ЛЕОНИДА ЛИХОДЕЕВА

Однажды Александр Щуплов из газеты «Книжное обозрение» дал мне задание сделать интервью с Леонидом Лиходеевым. Я приехал к Леониду Израилевичу в гости, он жил возле метро «Аэропорт».
Записал на свой старенький, видавший виды магнитофон беседу. Потом просто болтали с писателем. Леонид Израилевич почему-то проникся ко мне:
— Я испытываю к вам симпатию. Позвольте рассказать вам
анекдот?
— Конечно.
— Мать говорит дочери: «Иди во двор за тятькой. Он там небось пьянствует».
Дочь пришла. Отец налил ей стопку. Дочь выпила и поперхнулась.
— Ой, папа, горько.
— То-то же. Вот теперь возвращайся домой и скажи матери, что я не меды здесь распиваю.

 

ХРУЩЕВ В «ОГОНЬКЕ»

В 1988 году, будучи студентом отделения журналистики ВКШ при ЦК ВЛКСМ, я проходил практику в отделе литературы «Огонька». Журнал тогда редактировал знаменитый В.А. Коротич. В те времена сотрудники отделов примерно раз в неделю (по очереди) освобождались от всех работ для дежурства по редакции. То есть садились на телефон, а также встречались с «ходоками», которые, отчаявшись найти правду где-то еще, шли в редакцию суперпопулярного тогда журнала.
К телефону подходить было не очень приятно. Например, снимаешь трубку, а тебе в ухо кричит какой-нибудь идиот: «Ты еще жив, жидовская морда? Ничего, мы с тобой скоро разберемся...»
Народу к нам приходило много — отовсюду. Из Москвы, Сибири, с Дальнего Востока...
Мне, зеленому стажеру, руководство по наивности своей тоже доверяло дежурить. Я успокаивал людей, как мог. Хотя, честно скажу, у моих коллег получалось лучше. Например, Миша Пекелис, видимо испугавшись телефонных звонков, просто давал «ходокам» деньги, Александр Радов (он тогда сотрудничал с отделом писем, во главе которого, извините, стоял милый юноша в потертых джинсах Валя Юмашев, ныне фигура из запредельных политических высот) улаживал любые вопросы не хуже иного высокопоставленного чиновника.
Иногда мне звонили из приемной и спрашивали, можно ли пропустить в редакцию того или другого человека. И я начальственно давал (или не давал) «добро». «Кто-кто? Аграновский? Пусть идет. Юрий Афанасьев? Хм... Ладно, что уж, раз пришел — так и быть».
Каюсь, очень приятно было ощущать себя большим человеком.

 

О ПОЭТИЧЕСКОМ САМОТЕКЕ

В каком бы издании я ни работал — всегда стремился найти и опубликовать стихи из редакционной почты. Причем стихи не гладенькие, а «сюрные», зачастую нелепые, но в искренности своей милые и неподражаемые.
В газете «Семья» я придумал и вел рубрику «Культура и человек», там обязательно были стихи из самотека. Когда стал работать в «Крестьянской России», то посоветовал печатать стихи из редакционной почты ведущей полосы писем Марине Волковой. И, надо сказать, ее полоса писем стала, на мой взгляд, самой интересной в газете.
Сейчас хочу воспроизвести всего лишь несколько стишков из «Семьи».

* * *

Анастасия — цветок ты осенний,
Анастасия — раскрой бутон свой нежный,
Анастасия — цвети и радуй всех.
Пусть стебель твой стремится
К небесным сводам вверх.

С.И. Пирожков, г. Москва

ИЗМЕНА

Если б ведал ты, сколько ласки,
Сколько нежности в сердце моем,
Ты б ей плюнул в бесстыжие глазки,
Чтоб со мной лишь остаться вдвоем.

Л.Д. Третьякова, г. Куйбышев

МУЖ-БАБА

Коня на скаку остановит,
Быку шею в гневе свернет
И, если уж сильно захочет,
Без мужа ребенка зачнет.

Е.П. Акимов, г. Алма-Ата

 

СОВЕТ ЕВГЕНИЯ ВИТКОВСКОГО

В начале девяностых я был литературным представителем в Москве ряда писателей-эмигрантов, некоторых даже знаменитых. Напечатал я тогда в российских изданиях очень много всяческой муры. Сейчас даже стыдно. Но тогда я особенно не стыдился, потому что согласно контрактам получал пятьдесят процентов от заработанного гонорара.
Когда же я только начинал этот вид своей литературно-предпринимательской деятельности, то позвонил одному из видных знатоков «тамошней» литературы Евгению Витковскому и пожаловался ему, что проталкивать в печать писателей-эмигрантов очень непросто. На это мудрый Евгений Владимирович ответил:
— На самом деле все не так сложно. Только не называйте их писателями-эмигрантами — редактора не любят этого словосочетания. Называйте их по-другому. Например, так — поэты русского рассеяния...
Я послушался совета Евгения Владимировича. И в самом деле, договариваться с редакторами стало намного легче.

* * *

Писатель, журналист, а теперь и видный коммерсант Сергей Абрамов вспоминал:
— Пошел я как-то очень давно на хоккей. Играли СКА МВО и «Динамо». Уселся на трибуне. Стал смотреть. Диктор объявил: «Вместо выбывшего с поля игрока команды СКА МВО Иванова (кажется, такую он назвал фамилию) в игру вступил Абрамов».
Какой-то поддатый мужик, сидящий рядом, прокомментировал: «Хреновые, значит, настали времена, если в СКА теперь приглашают играть абрамов...»

 

* * *

Тот же Сергей Абрамов:
— Писатель Вадим Михайлович Кожевников нередко дарил меня своими беседами.
Мужик он был преинтереснейший, очень колоритный...
Однажды он спросил у меня: «Ты видел когда-нибудь, как поросята едят из кормушки?» «Видел», — ответил я.
«Прекрасно, — заключил Вадим Михайлович, — тогда ты представляешь, что такое советская литература... Увы, это — кормушка. И мест возле этого корыта вроде бы уже и нет. Поросята стоят очень плотно. Никого близко не подпускают. Но вдруг находится какой-нибудь маленький, наглый, пробивной поросенок, подбегает к корыту, расталкивает всех и тоже утыкается рылом в корыто. И — ест, как все. И — опять свободных мест нет, опять поросята никого к корыту не подпускают...»